Челленджер.
Глава 9
Её тон, голос, то, как она смотрит, возвращают меня в давно забытый мир. Мир, который поблёк, растрескался и осыпался где-то там, между первыми дорожками кокаина или позже, много позже, в часто повторяющихся затяжных депрессиях. Я любуюсь каждым её жестом, и каждое слово кажется мне откровением.
Осознание всего этого накатывает почти сразу, после нескольких приветственных фраз. Я инстинктивно пытаюсь скрыть смущение, от чего мой тон становится напорист и резок, и я принимаюсь хвастаться больше обычного. Несу какою-то околесицу, подкрепляя её выразительными жестами. А Ира глядит на меня и всё понимает, то есть не ту туфту, которую я зачем-то проговариваю, а то, о чём я только смутно догадываюсь и в чём ещё боюсь себе признаться.
Я умолкаю, смотрю ей в глаза, в её бездонные, восхитительные глаза, и тоже наконец что-то понимаю. Я понимаю, что этот спектакль пора заканчивать, и закос под героя-любовника глуп и смешон, а главное – никому не нужен. А также я осознаю, что она это видит с самого начала, но это меня нисколько не задевает. Она принимает и прощает меня. Это невероятно здорово, и, сжатая внутри, начавшая уже ржаветь пружина высвобождается, и мне тоже становится легко и свободно…
Она наклоняется ко мне, отбрасывает прядь волос, которую треплет ветер, и в её глазах играют отблески фонарей.
– Когда мы будем целоваться? – спрашивает Ира.
Я озираюсь, и она принимается смеяться. И я тоже принимаюсь смеяться. И всё кругом кажется таким близким и дорогим, будто после долгих скитаний я наконец-то вернулся домой, в родную, давно потерянную страну. И чудится, что вокруг добрые, настоящие люди. И клубная музыка, которую я не перевариваю, начинает казаться вполне сносной и тоже какой-то родной…
Прилив усиливается. Мы идём вдоль кромки прибоя. Ветер всё так же треплет её длинные волосы. Мы молчим, потому что всё уже сказано, а в тишине время течёт медленней, и, если бы не ветер, оно бы и вовсе остановилось. Ира тихо улыбается, а я смотрю, как её силуэт вырисовывается на фоне отражённых от мокрых песчинок далёких огней моего вновь обретённого города.
Обогнав её, рисую на песке две скрещённые линии.
– Целоваться мы будем тут, – говорю я, шагнув в центр.
Ира обводит перекрестие ровным кругом, поднимает глаза, я притягиваю её к себе… и просыпаюсь от лучей пробивающегося сквозь листву солнца.
Достаю телефон, на нём высвечивается имя Ирис, и медленно набирает силу мой рингтон – Oliver Huntemann – In Times of Trouble.
– Ирис! – кричу я. – Ты звонишь сообщить, что меня уволили? Смягчить удар?!
– Ага, сразу на пенсию, – она звучит подозрительно бодро для человека, вышедшего с двухчасового заседания. – Гроза миновала, Ариэль уехал. Можешь выбираться из укрытия.
– Мне стыдно.
– Чего именно?
– Того, что моё халатное отношение к работе вообще, и мои непрерывные опоздания в частности, пагубно сказываются не только на…
– Ладно-ладно, идём обедать. Заодно обсудим, что на чём сказывается.
* * *