Тут проходит разработка и тестирование новых веб-страниц, которые будут интегрированы в основную часть сайта когда-нибудь потом.
Всё это на данный момент нефункционально.
Киса и Ося здесь были. ツ
Если вы сюда заглянули, и у вас возникли замечания или соображения на тему исправлений и/или улучшений – оставьте комментарий. Мы рады любым советам, мнениям и новым идеям.
Одиночество – это болезнь, передающаяся половым путём.
Возвращение в повседневный мир было нелёгким. Окружающее казалось безвкусным и бесцветным, словно картонные декорации любительского театра. Но внутри сохранялось зародившееся где-то в песках чувство покоя и умиротворения. Меня переполняла незнакомая радость, без клокота и бурления, но мощная и стойкая. Мир обрёл свежесть, ясность, насыщенность и вместе с тем некую эфирную невесомость, с готовностью отзываясь внутренней мелодии.
Стали заметны вещи, которые я давно разучился видеть. Это было захватывающе и ново, и я стремился ступать осторожней и вдумчивей, чтобы не нарушить чудесный мираж. Однако, как ни старался, яркие ощущения постепенно выветривались под натиском ежедневных забот.
Работа, с её неумолимой логикой, брала своё. Медленно и неуклюже, но всё ускоряясь и наслаиваясь, текли трудовые будни. Я по-прежнему вкалывал, пытаясь уложиться в сроки и по необходимости отражая атаки Ариэля. Впрочем, после совместного эксперимента в больнице его нападки пошли на убыль как с точки зрения частоты, так и интенсивности. В них уже не было прежнего азарта, и чувствовалось, что продолжает он то ли для проформы, то ли по инерции.
Более того, теперь, когда Арик затягивал одну из излюбленных песен, скажем, балладу о десять ноль-пять, мне временами удавалось выбить его из накатанной колеи, сообщив о новых результатах или неразрешённой задаче. Он отбрасывал менторский тон и охотно углублялся в инженерные дискуссии, не раз помогая выйти из тупика.
Эквизишн уже давно налажен, основная часть детекции тоже завершена, и теперь я навожу глянец: подстраиваю параметры и оттачиваю нюансы. Нудное занятие, включающее тысячи однообразных тестов, и лишь стоящие рядом осциллограф и генератор-приёмник греют мне душу. В особенности осциллограф, ещё со школьных уроков физики сохранивший в памяти некий романтический флёр, как инструмент, позволяющий заглянуть за пределы зримого мира. Всякий раз, закончив очередную серию опытов, я кручу рифлёные ручки и щёлкаю мягкими подушечками кнопок.
Теперь у меня даже не один, а два осциллографа. Я колдую над ними, словно алхимик в поисках философского камня, и это отнюдь не единственное их достоинство – приборы почти полностью отгораживают Тима Чи, что является не менее важным аспектом их волшебства.
Но вот начинается суета, грёзы улетучиваются, в комнату подтягиваются работнички, рассаживаются, вздыхают и ёрзают, устраиваясь поудобней. Последнее время, кроме обычных недельных планёрок, Джошуа – консультант по методикам управления, проводит ежедневные лекции, посещение которых, с лёгкой руки нашего обожаемого директора Харви, вменяется в обязанность всем сотрудникам, включая секретаршу и Таню-Марину.
Выйдя на Плаю, направился прямиком к статуе Горящего Человека. В сумерках перед ней пылал огромный костёр, вокруг которого бурлило яркое кольцо света. Приблизившись, увидел людей в ниспадающих до земли тогах, державших на плечах длинные шесты с масляными фонарями. Другая группа, с баграми и в тех же одеяниях, зажигала лампы от пламени костра и развешивала по шестам.
Они выстроились в шеренги и под завывание волынок, бой барабанов и литавр тронулись по главной аллее в сторону Города. Впереди церемонно ступали люди с шестами, на концах которых горели огненные лампы, следом – музыканты в чёрных мантиях и золотых венецианских масках.
От процессии каждый раз отделялось по две передние пары, люди с баграми подхватывали светильники и развешивали на резных столбах. Волна пламени накатывалась на Город. Достигнув его пределов, сверкающий поток вскипел, будто разбиваясь о прибрежные рифы, и растёкся по улицам огненными ручьями.
Ночью картина преобразилась, всё залилось светом и огнём. Арт-кары, освещённые зыбкими бликами, обрели экзотические очертания. Языки пламени затопили пространство, взметаясь в небо и опадая снопами искр. Посреди огненной фантасмагории величественно возвышалась гигантская статуя Горящего Человека.
Я двинулся в обход, и навстречу выплыл пиратский корабль в натуральную величину. Казалось, я уже освоился и с размахом, и с непредсказуемостью происходящего, но от этого зрелища замер как вкопанный. Фрегат, озарённый мириадами свечей, проплывал мимо, а я стоял, задрав голову, не в силах отвести глаз. На мачтах, под парусами застыли матросы в треуголках. Флибустьеры пели. Грудные голоса сливались в печальную торжественную мелодию, от которой кожа покрывалась мурашками.
Вернувшись под утро, пополнил запас воды и подкрепился. Спать не то что не хотелось – сама мысль о сне казалась абсурдной. Единственное, что действительно мешало, – это въевшийся во все поры песок. Я кое-как умылся из проезжавшей мимо цистерны и знакомым маршрутом направился к центру.
Инсталляций стало гораздо больше, некоторые сооружения ещё не были достроены и, несмотря на ранний час, работа кипела вовсю. Чувствовалось, что разгул нарастает, и ошеломляющие удары по сознанию сыпались со всех сторон нескончаемым потоком.
Напившись пряного чая, я бродил по Плае. Там повстречал крылатого дракона и железного осьминога, рукотворный смерч, ковёр-самолёт и исполинского буйвола, выползающего из земли.
К полуночи вышел к храму – комплексу резных деревянных башен, соединённых подвесными мостами и несколько напоминающих пагоды. Отовсюду сложной тревожной мелодией лился перезвон множества гонгов, связанных замысловатой паутиной тросов, уходящих к остроконечным сводам.
Храм переполнен людьми – они лежат на песке, сидят, свесив ноги, на галереях и молча слушают чарующую музыку. Стены испещрены надписями и фотокарточками. Это фотографии умерших и прощальные письма.
Примостившись на ступеньках между здоровенным парнем и девушкой в арабском платье с золотистыми узорами, я прислонился к стене и растворился в звуковом потоке, исходящем, казалось, от самого строения. Очнувшись, увидел, что парень медленно раскачивается, закрыв лицо ладонями, а на щеке девочки прорезает покров пыли слеза. Я достал карточку Корабля спасения с надписью «Я.Т.Т.Л.» и пристроил рядом на балку.
* * *
Нет, я не жалуюсь, я в принципе привык бы и к тому,
что мир бывает нечувствительным и чёрствым,
что благородным образцам соответствует не шибко
или требованьям высшим отвечает не вполне.
Чёрт с ним! Не отвечает, и чёрт с ним.
Но почему в таком количестве, во всяком переулке,
изначально, бесконечно – и как раз по отношению ко мне?
Субботний день пролетел за изучением результатов. С самого утра я засел за компьютер. Поначалу картина казалась безнадёжной, но при последовательной проверке стали обнаруживаться потенциально годные данные. Однако это был лишь первый этап анализа, для остального нужна была аппаратура.
– Ты снова опаздываешь? – Ирин звонок застал меня за работой.
Желая компенсировать вчерашнее, она договорилась оставить Алекса у подруги. По пути было решено отправиться ко мне, заказать что-нибудь и посмотреть фильм. Пока я оформлял доставку, Ира успела задремать, свернувшись в кресле. Я приглушил музыку и продолжил бороться с результатами.
Заслышав тарахтение мотора, поспешил навстречу посыльному, чтобы не потревожить Иру шумом и разговорами, потом разложил привезённую снедь и лишь затем разбудил её. После ужина мы перебрались в спальню, и я поставил давно ждущий своего часа для совместного просмотра «Астенический синдром» Киры Муратовой.
В конце первой части картины камера отдаляется – виден зал кинотеатра, вспыхивает свет и опускается занавес.
– …Мы ведь не часто встречаемся с кино действительно серьёзным… – запинаясь, мямлит конферансье. – Мы имеем сегодня замечательную возможность поговорить…
Зрители поднимаются и недовольно проталкиваются к выходу. Никчёмность искусства на фоне безразличия толпы, поданная в такой ироничной форме, вызывает трепет и восхищение. Я оглядываюсь на Иру, ища сопереживания, и обнаруживаю, что она уже мирно посапывает.
Зал пустеет, в кадре крупным планом – спящий, свесив голову набок, школьный учитель Николай Алексеевич. В заднем ряду вскакивает сержант.
– Взвод! Встать! – рявкает он. – Выходи строиться!
Ира и Николай Алексеевич синхронно встрепенулись. Солдаты с грохотом подхватываются на ноги. Николай Алексеевич ошалело сдирает с головы вязаную шапку и снова засыпает. Ира поворачивается на другой бок и, уткнувшись мне в плечо, следует его примеру. Это уже перебор. Я отстраняюсь, отодвигаю Иру и продолжаю смотреть кино в одиночестве.
Утром мы оба были не в духе, я отвёз её домой и вернулся к работе. К вечеру вырисовались общие очертания: приблизительно половина результатов ещё подавала надежды, остальное – никуда не годилось.
Это было фиаско. Я отказывался смириться и весь день вновь и вновь гонял тесты и изучал данные. Пятьдесят процентов коту под хвост из-за каких-то багов! Моих багов! Хотя я десятки раз всё проверил и перепроверил! В важнейшем эксперименте, повторить который шансов нет и не будет. И это лишь предварительный анализ…
Стеклянная дверь. Наклейка. Из комнаты в конце коридора с непринуждённой грацией молодого гиппопотама выскочил Ариэль.
– Добро пожаловать в компанию BioSpectrum! – он стиснул и потряс мою ладонь. – Сначала поговорим, потом всё тебе покажу.
Ариэль посторонился, указывая в направлении кабинета. Из-за его спины появилась девушка с короткими, высветленными до белизны, волосами и очками с тонкой оправой. Прошмыгнув между нами, она сдержанно улыбнулась, но в брошенном вскользь взгляде мелькнуло что-то лукавое.
– Садись. – Ариэль проследовал на своё место. – Первым делом условимся о времени прибытия на работу.
– Конечно, когда вы хотите, чтобы я приходил?
– В принципе… – он поскрёб иссиня-выбритую скулу. – Мне неважно. Преимущественно ты будешь работать один, поэтому можешь выбрать удобные для себя часы. Главное, чтобы всё было согласовано и организовано на профессиональном уровне.
– Хорошо, я прикинул с полётами… давайте в одиннадцать.
– Одиннадцать? Великолепно. Люблю решать всё исходя из обоюдного понимания и согласия. Таким образом, будет легко придерживаться договорённостей и не придётся снова возвращаться к одним и тем же вопросам.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
– Итак, к делу, – я подготовил материалы по ультразвуку, датчикам и обработке сигналов, – он бухнул на стол изрядную кипу бумаг. – Это последние публикации. Ещё несколько статей на флешке, – Ариэль выдрал диск из USB-порта. – Распечатаешь потом.
– О’кей.
– Флешка твоя. Подарок.
Я кивнул.
– Там книги и парочка учебников на случай, если надо освежить знания.
– Хорошо, начну со статей, а потом…
– Прекрасно, если что-то неясно – приходи, спрашивай. Нет смысла терять время на мелочи и условности, я всегда рад помочь.
– Спасибо.
– Замечательно… Так… – он энергично потёр ладони. – Что ещё? А, вот… Сегодня не успел, но завтра сделаю доступ к университетской электронной библиотеке. Или у тебя остался?
– Нет, спустя года два они таки собрались с мыслями и прикрыли.
– Понятно, тогда пробью по своим каналам, – Ариэль заговорщицки ухмыльнулся и хлопнул по крышке стола. – Великолепно. Идём, покажу твоё временное место, на днях организуем что-нибудь поприличней.
В конце коридора три двери: направо кабинет начальника, налево комната с железными столами, заставленными аппаратурой. Ариэль махнул на среднюю. Мы вошли. Двое работников фирмы BioSpectrum подняли головы и взглянули на меня, потом на него.
– Это Геннадий – ответственный за механику и электронику.
Ариэль указал на мужчину лет шестидесяти в очках типа гомо советикус.
– Стив – интеграция, эксперименты, контакты с субподрядчиками.
Высокий худощавый парень улыбнулся и приветливо кивнул.
– Илья – инженер всего чего ни попадя и космоса.
Мы обменялись рукопожатиями.
Самолёт Bombardier Q400 компании Alaska Airlines. Оснащён двумя турбовинтовыми двигателями, крейсерская скорость 667 км/ч, размах крыла 28 метров, максимальная взлётная масса 29¼ тонн, максимальная посадочная – 28.
Миром правит наука. Даже не так – наше бытие практически целиком и полностью определяет наука. Если бы не наука, то мы с вами не пребывали бы в комфортной обстановке, сытые, удобно одетые и обутые, а торчали бы в какой-нибудь дремучей чащобе, кутаясь в провонявшие обрывки шкур, каждую ночь зверея от холода и доедая подгнившую требуху позавчерашней добычи. Хотя и такие деликатесы были бы редкостью, так как в рационе лесных жителей преобладали жуки и личинки, выковырянные из трухлявой коры, вприкуску со мхом того же происхождения. Да и вообще, охотники-собиратели часто не доживали до нашего с вами возраста. Но, слава науке, мы ещё не окочурились, а благополучно выбрались из каменного века и столько всего наворотили, что мир уже конкретно трещит по швам.
Над головой зажглись лампочки, все дружно пристегнулись и самолёт принялся выруливать на взлётную полосу.
Достоевский утверждал, что красота спасёт мир. Красота всегда казалась непостижимой и таинственной. Художники, композиторы, поэты, писатели веками искали её формулу. А математики нашли и выразили её простым уравнением. И сейчас, вопреки уставу научной гильдии, я поведаю вам эту страшную тайну.
Красота – это непрерывность второй производной. Всё до отвращения просто. Производная – это скорость изменения. А вторая производная – это производная производной. Её непрерывность гарантирует непрерывность изгиба линии, то есть определённый уровень гладкости. И именно по этой причине сегодня всё такое округлое и пухлое.
Оглядитесь, посмотрите на нынешнюю эстетику плавно изогнутых форм. И это совсем не случайно, ведь сами графические программы для дизайнеров по умолчанию используют линии, состоящие из Би-Сплайн-функций. Только не пугайтесь. Би-Сплайн-функции – это функции, построенные по принципу сохранения непрерывности второй производной. И потому любая деталь, нарисованная современным дизайнером, неминуемо будет пухлой и гладкой.
Под крылом проплыл Лос-Анджелес, рассечённый широкими магистралями на ровные квадраты. Поблёскивая кромкой прибоя, простирался до горизонта Тихий океан.
А углы, спросите вы, как же углы? Как же прямые линии? Вы хотите судорожно ухватиться за такой родной и всеми нами любимый уголок двадцатого века, за этот последний ускользающий краешек. Но я вам не дам. Углы – это анахронизм, неудачная попытка воплощения абстрактной идеи. Это зверьё никогда в природе не водилось, их внедрили где-то в процессе индустриализации.
Большинство физических явлений создают формы, обладающие непрерывностью второй производной, и поэтому природа представляется нам красивой. Даже скорее наоборот, ведь изначально мы черпаем представление о красоте у природы, и гладкость второго порядка не может не казаться красивой. В прошлом веке мы попробовали создать новую эстетику углов и прямых линий, но угловатость быстро вышла из моды, и, полагаю, скоро окончательно вымрет, кроме некоторых неизбежных случаев.