Челленджер.

 Глава 17

… 7 8 9 10 11

После передряг с экспериментом воцарилось зыбкое затишье. Подошёл срок сдачи проекта. Составив отчёт, я усиленно работал, стремясь получше подготовиться к знаменательному событию. При соответствующих настройках, подавляющая часть данных уложилась в допустимый диапазон, что весьма обнадёживало, доказывая устойчивость и универсальность алгоритма, а неудачные случаи – отголоски саботажа, я списал на неминуемые погрешности, и в целом отчёт был принят вполне благосклонно.

Единственным примечательным событием оказался внеочередной бзик Ариэля. Уж не знаю, какие именно завихрения веяли в его дюжей башке, но как-то во время послеобеденного штиля, когда разомлевшие работники погружаются в безмятежное оцепенение, наш гигант мысли в каком-то припадке умопомрачения выскакивает из кабинета и принимается метаться по коридору.

– У меня нет жизни! – воет Ариэль, обхватив голову руками.

Преодолев в три-четыре прыжка небольшое прямоугольное пространство, он вскидывает руки к пенопластовым панелям фальшпотолка и неистово потрясает ими в воздухе.

– У меня нет жизни! – стенает он, кидаясь обратно.

Наблюдая за этими вокально-атлетическими упражнениями, я всякий раз опасливо отстраняюсь. Из-за дверей в испуге выглядывают лица сотрудников.

– Что это с шефом? – шепчет Ирис. – Утром застала его спящим, уткнувшись лбом в стол.
– Должно быть, издержки производства. Кстати, как там у тебя с дифференциальными уравнениями?
– Да… всё обошлось. Спасибо. Купили программу, начертили, решили. Ничего сверхъестественного.

Вслед за ним, влекомый вихрем, парит листопад инструкций по технике безопасности, опрометчиво подвернувшихся под горячую руку.

– У меня нет жизни! – надрывается Ариэль.

В этом вопле души, в этом отрицании жизни звучит не раскаяние опомнившегося, не ужас осознания, а бешеный азарт. Он упивается своим самопожертвованием. Я смотрю на происходящее, словно на собственное отражение. Ведь, подобно ему, умеренность никогда не была моей сильной стороной, а меж тем я иду по его стопам, просто ещё не забрался так далеко. И пока не поздно, надо что-то менять. Нельзя дать себе докатиться до такого состояния. При всём сочувствии, становиться Ариком номер два мне отнюдь не улыбается.

* * *

назад | 130 / 193 | вперёд

Челленджер.

 Глава 13

… 8 9 10 11 12

Это не сознательное решение, а животный и стадный инстинкт, слепое следование социальным нормативам. Целостному человеку нет нужды перекладывать ответственность на других, чтобы найти оправдание собственному существованию. Но к чему брать на себя непосильный труд, когда так удобно спрятаться за лицемерной ширмой общественной нравственности?

И ещё раз: кто сказал, что дети хотят быть цветами жизни? Готовы ли они ценой своих страданий скрасить старость дедушек и бабушек и унавозить останками почву для будущих поколений? Ведь их родители не готовы! И вы не готовы! Мы все не готовы! Просто у нас уже нет выбора…

Помимо того, дети – идеальная отмазка для заурядного индивидуума. Помогает создать иллюзию, что ты что-то сделал и чего-то стоишь. Кем бы ты ни был, пусть самым последним ничтожеством, а произвёл потомство и опля – ты отец или мать. Звучит весомо и позволяет отгородиться от собственной никчёмности. Тебе причитаются хвала, почёт и уважение, да и перед собой легче оправдаться. И потом, оглядываясь назад, можно говорить, что делал всё ради детей, жертвовал карьерой, стремлениями, творческими или душевными порывами, которых, возможно, и в помине не было…

В общем, дети крайне удобны во многих отношениях, не говоря уж о своекорыстном соображении заблаговременно заручиться опорой в старости, низводящем потомство до уровня тягловой скотины. Но это уже столь невообразимая степень эгоизма, что кружится голова от колоссальной высоты кургана истлевших костей, уходящего фундаментом во мглу истории.

Вдумайтесь: сколько кругом людишек, кроме этого папства и мамства, ничего из себя не представляющих! А мы гладим их по головке и приговариваем: молодцы, не из вас, так хоть из ваших детей что-то выйдет…

И снова эта извечная убаюкивающая иллюзия счастливого будущего…

На самом деле, избежать этой доли невероятно сложно. Это ловушка. Мы назвали её – «инстинкт продолжения рода» и сняли с себя ответственность. Инстинкт – и мы не при чём. А по сути, это слабоволие.

Сложно остаться чистым. Одного осознания мало. Это, действительно, ловушка, и прехитро сконструированная. Человек с годами становится более и более одинок. И на горизонте всё явственней маячит финишная прямая. «А что может быть хуже смерти? Одинокая смерть!» – кричат ему отовсюду.

Кроме того, если не рожать – на тебя начинает давить социум, друзья и родители, которые так хотят внуков. Человечество со всей многовековой историей, культурой и ценностями смотрит с укором и вопрошает: «Как же так?! Почему ты не произвёл потомства?!» И нет тут ничего странного, ведь адепты моей точки зрения вымирают в первом поколении. Осознал, не продолжил род и всё, твоя точка зрения гордо умерла вместе с тобой.

А выживают малодушные подлецы с гнусной идеологией, из которой, как лопухи из навоза, эти ценности и произрастают. Они смотрят с укором и говорят: «Как же так!» И может показаться, что они правы. Но на самом деле все неосознанно хотят перемазаться кровью и страданием будущих поколений и забыться… забыться… забыться…

Они не просто хотят, им жизненно необходимо, чтобы ты тоже поскорее перемазался кровью и не совал им в рожи оскорбительные обвинения.

А дилемма донельзя проста: надо выбрать между своим страданием и страданием другого.

И мне кажется, что в свете всеобщего безумия – малодушного, чудовищного предательства собственных детей и заклания будущих внуков и правнуков – гораздо честнее глушить страх спиртом и наркотой. И следующий стакан я выпью за вас – бездетных наркоманов и алкоголиков! Хочется верить, что мне хватит воли достойно умереть рядом с вами. Всеми забытым и заброшенным, во мраке и холоде одиночества. Изуродованным морально и физически, но хоть немного чистым душой.

* * *

назад | 88 / 193 | вперёд