Челленджер.

 Глава 20

… 7 8 9 10 11

– Кстати, ничего нового я ведь не рассказываю. Та же Библия о том же говорит.
– Библия? Да ладно, ты уже вовсе что попало мне заливаешь.
– Конечно, просто там это описывается на том пределе искренности, который граничит с пафосом – «Возлюби ближнего своего».
– А каким боком «Возлюби ближнего»…
– Речь не о техниках его достижения, а о самом Намерении. Именно о нём, без культурно-социальных наслоений.
– Погоди, но чудеса, которые Иисус начудил, – это же манипуляция.
– Да, чудеса – довольно пошлая штука. В сущности, всё чудо. Небо, воздух, земля. Ты дышишь – это чудо, дым выдохнул – чудо.

Я проследил за клубящимися завитушками, влекомыми воздушным потоком.

– Между прочим, одна из двух нерешённых проблем физики.
– Что, дым?
– Турбулентное течение. Самолёты летают, а мы до сих пор толком не знаем как и почему.
– Вот видишь – чудеса повсюду, а никто не замечает.
– Ну да, но ты же понимаешь почему…
– Потому что привыкли?
– Да, потому что когда сто раз видишь нечто, пусть даже самое расчудесное, оно уже не чудо.
– Поэтому привычка – одна из самых ужасных вещей.
– Ужасно, прям-таки ужасно! Майя, так устроен наш организм: почти во всём, кроме некоторых видов боли, мы замечаем не сами ощущения, а их изменения – градиент. Вот ты легла и почувствовала соприкосновения с подушкой, с простынями, одеялом… замерла – ощущение контакта растаяло, заворочалась – снова почувствовала. Из общего потока информации вычленяются критичные сегменты. Сознание в каждый конкретный момент фокусируется лишь на одной точке. И даже когда ты думаешь о нескольких вещах сразу – на микроуровне сосредотачиваешься то на одном, то на другом – поочерёдно.
– Да, именно. Это и ограничивает бескрайний мир до единственной точки.
– Если бы ты всё воспринимала, все тактильные контакты, звуки, запахи, не говоря уж о зрительных впечатлениях, сознание не справлялось бы. Его бы затопило. Мы и шагу не могли бы ступить – беспрерывно падали.
– Ничего, научились бы ходить заново. Это как, прекратив быть инженером, евреем, русским, ты не исчезаешь, а становишься всем. Есть моменты… эм… назовём их прозрением, когда впитываешь мир целиком. У тебя ж они тоже были.
– Да, были. Были моменты, когда я видел звёзды. Но вот миг прозрения, а вот зачесалась жопа, – идиллия перекосилась, и звёзд уже не видно. Хотя они, естественно, никуда не делись.
– Вот и отлично. А если уметь видеть звёзды не только урывками, то не окажешься в ситуации, где придётся погибать за «три ну». Погибнуть за «три ну» можно лишь чрезмерно сосредоточив на них внимание. Стоит научиться этого не делать, и тот факт, что чешется жопа, звёздам уже не помешает.
– Допустим… вероятно, действительно можно насобачиться продлевать эти состояния и со временем произойдёт качественное изменение, но это долгий путь.
– На то он и есть путь. А ты предпочитаешь регулярно погибать за «три ну», и только у разбитого корыта, когда выдохся и не способен метаться, – урывками видеть звёзды? Или научиться осознанно открывать глаза? Дорога в сказочный сад начинается прямо перед тобой, а ты тупишь, зажмурившись от ужаса. Но иногда, даже сквозь закрытые веки, каким-то чудом пробивается луч истины…

назад | 158 / 193 | вперёд

Челленджер.

 Глава 20

… 7 8 9 10 11

– Так вот, возвращаясь к нашему монаху, задача – узнать самого себя.
– Главный путь – это путь внутрь себя, – процитировал я завалявшуюся в памяти фразу.
– Да, путь внутрь одеяла… Загвоздка в том, что никто не знает. У всех шоры. У каждого свои. Кто-то думает, что он инженер, кто-то – что у него лапка болит, а кому-то кажется, что у него депрессия, но в действительности никто не понимает, кто он такой.
– И… кто ж я такой? – я потянулся, расправляя затёкшие конечности.
– О, с этого и начинается. Задавая вопрос, ты уже сделал сто тысяч шагов. Но не стоит пытаться найти ответ. Это тоже западня, и люди, «ищущие себя», в неё влипли. Всё уже и так есть внутри, надо лишь научиться не быть инженером, тем-сем, пятым-десятым, и даже когда приходится исполнять роль инженера, осознавать, что это не ты, а роль.
– Стало быть, вместо того чтобы отвечать на вопрос «Кто ты есть?», нужно разобраться с тем «Кто ты НЕ есть?»
– Да, и понять, что ты не инженер, не еврей, не русский.
– И что отвечать некому.
– Нет, отвечать есть кому.
– Так ведь меня нет! – возмутился я.
– Как это нет? К кому ж я в гости приехала? Ты есть! Есть ты, есть камень, и дерево тоже есть. Всё оно есть.
– Только что ты сказала…
– Я сказала, что тебя не существует, но это не философская идея для умственного обсасывания. Возня вокруг этого вопроса лишь загонит нас в очередной тупик. Я хотела, чтобы ты ощутил, и в тот момент ты…
– Ощутил.
– Вот и отлично. Нечего переворачивать вверх тормашками… Тебя не нет! Ты очень даже есть, – проговорила она, акцентируя каждое слово, – это суперважный фактор.
– Но как это соотносится с тем монахом? – не уступал я, невольно улыбаясь.
– Илья, ау-у! Вопросы «КТО ты есть?» и «ЕСТЬ ли ты?» различны по своей сути.

Я не выдержал и расхохотался.

– Это чрезвычайно важный момент, и нечего хихикать, – она тоже засмеялась. – Аксиома, understand?
– Yes, ma’am. I understand.²⁷
– Есть ты, есть Намерение, и когда разгоняешь ложных «я», истинный ты наконец получает возможность выйти на сцену. И ему всё понятно, как камню и дереву. Хочешь – не хочешь, спрашиваешь себя «Кто ты есть?» или не спрашиваешь, так или иначе – ты есть, и чтобы видеть, достаточно смахнуть пыль. Желаешь увидеть камень – надо смахнуть с него пыль, желаешь себя – смахнуть пыль с себя. А не мучиться вопросом «Ой, где же я?».
– Да, но внутри столько голосов всяческих…
– Во-о-от… и когда на Востоке это засекли, они пригорюнились и сказали: «Блин, что ж такое, эти голоса так мешают»…
– То есть ты предлагаешь хотя бы дисциплину навести в этом ансамбле песни и пляски имени товарища Ильи Диковского?
– Это они предлагают, а я предлагаю ещё покурить.

Мы закурили. Я откинулся назад, подставляя лицо ветру. От ударного расширения сознания голова порядком опухла. Мысли были уже не совсем мысли, а какие-то тени обрывков.

²⁷ Yes, ma’am. I understand. – Да, мэм. Я понимаю.

назад | 157 / 193 | вперёд

Челленджер.

 Глава 20

… 7 8 9 10 11

– А что за ловушки слов, к чему ты клонишь?
– Слова, сам язык – это результат толкования мира, попытка рассечь неделимое целое. Они изначально содержат двойственность… дуализм и сопутствующие ему ложь, боль и тоску.
– Это опять слова, а конкретно? В чём ловушка?
– Хорошо, если совсем по-простому… есть старая байка о том, как буддийский монах спрашивает каждого встречного: «Кто ты есть?», и ему отвечают: «Я бизнесмен», «Я фотограф». – «Нет, но кто ты есть?» – «Я русский». – «Нет, но кто же ты всё-таки?» В итоге человек останавливается и понимает, что он не знает. Кто же он на самом деле? Ответа нет. И он затыкает дыру словесным суррогатом – бизнесмен, журналист, фотограф…
– О’кей…
– А где вода? – спохватилась она. – Воду-то мы взяли?
– Да, есть сок, – я потянулся за сумкой. – Красненький такой, из этой… как её… клюквы. Кстати, давай заодно покурим.

Я принялся скручивать, что несколько осложнялось порывами ночного бриза. Прикрываясь полами куртки, я свернул два косяка. Шорох пахучего ветра уходящей осени сливался с шуршанием прибоя в завораживающем, переливающемся и в то же время неизменном звуке.

– На самом деле, кошмар в том, что настоящего тебя вообще нет. Настоящий ты появляешься на единственный миг перед сном. Ты ложишься, закрываешь глаза, погружаешься, и мгновение перед тем, как наступает сам сон, когда ложные эго уже уснули, остаёшься истинный ты, в ужасе озираешься и едва успеваешь подумать «что же со мной творится?», как сознание отключается. А в остальное время на сцене сознания отплясывают демоны-самозванцы. И это происходит с тех пор, как ты себя помнишь, и оттого выглядит правдоподобно. Настолько правдоподобно, что ты привык считать этот вертеп своим внутренним миром. Ты весь такой тонкий и сложный, у тебя эдакая насыщенная внутренняя жизнь. И прорва проблем во взаимоотношениях этих сущностей, ты пытаешься установить между ними некое подобие гармонии… А на самом деле проблема одна, и гораздо более насущная. Проблема в том, что тебя не существует.

Прежде чем я сформулировал контраргумент, в просвете, образовавшемся в цепочке мыслей, эта картина предстала с неимоверной чёткостью, и я успел уловить и прочувствовать её. Майя посмотрела на меня долгим взглядом, и в тёмных глазах, еле различимых в сумрачном сиянии полумесяца, мерцало что-то до боли близкое, родное и в то же время чуждое и загадочное.

назад | 156 / 193 | вперёд

Челленджер.

 Глава 14

1 2 3 4 5 6 7 …

– Короче, всё реально. Если она со всех сторон удовлетворена, то до поры до времени она наша.
– То-то и оно, что «до поры». Ты это, не отвлекайся, – он жестом подгоняет меня, требуя ещё косяк.
– Да-да, не извольте беспокоиться. А «до поры» – и ладно. Нужна ротация. Мы же в идеале хотим каждый раз новую.
– Особенно мне нравится это «мы».
– Ага, я пытаюсь добиться вовлечённости. Так сказать, личной ангажированности в решение поставленной задачи.
– Кстати, где-то я читал про четыре типа женщин по Юнгу.
– О! Валяй. Нечего мелочиться, ваять надо на прочном теоретическом фундаменте. Будем на троих соображать: ты, я и Карл Густав.

Шурик откидывается на подушках и задумчиво разглядывает клубы дыма.

– Юнг утверждает, – наконец изрекает он, – что есть четыре типа женщин: Домохозяйка, Поэтесса, Амазонка и… и Жрица. Но у каждого архетипа имеются и тёмные стороны: Домохозяйка – стерва, Поэтесса – шлюха и истеричка, Амазонка… мм… ну Амазонка – это само по себе, а Жрица – ведьма, она же Фурия.
– Красиво излагаете. Хотя, четыре – это перебор. Я, само собой, половой гигант и всё такое…
– Впервые слышен голос разума!
– Думаю – три. Три – в самый раз. Никакого соревнования, – это тебе не та или эта. Плюс…
– Отлично! Мы прям по Юнгу и пойдём.
– Куда пойдём?
– Для твоей безумной конструкции надо по одной из каждого типажа. Для основы берём Домохозяйку.
– Ой, не… Домохозяйка – это скучно. Лучше эту, как её… Жрицу или Амазонку.
– Не дури. Тебя же должен кто-то кормить, заботиться… Взгляни на себя!

Мы оба осматриваем меня. По меркам Шурика, не говоря уже о среднестатистическом жителе Калифорнии, я выгляжу хуже бомжа.

– М-да… кормить меня, пожалуй, не помешает.
– Дальше можно Поэтессу, ты ведь у нас весь такой утончённый, тебе непременно нужно, чтобы кто-то припудривал мозг рафинированной лабудой.
– Угу, непременно. Поэтесса – эта которая истеричка и шлюха?
– А ты не доводи. У вас же свободные отношения, какие истерики? Одна лишняя истерика – и на выход.
– Хорошо, уломал. Берём Поэтессу.
– Спасибо.
– Ага, цени. Так, что у нас осталось?
– Дальше сложнее. Оба типажа не шибко конструктивны. Даже не знаю… Скорее, Амазонка.
– А Жрица? Куда-то не туда мы идём. Где же духовность? Давай либо выкинем Домохозяйку, либо пересмотрим цифру три.
– Нет, Жрица не катит. Жрица – это Фурия, она разметает всё в клочки. Амазонка, правда, тоже не фонтан. Станет войны затевать чуть что. Ледовые побоища. Оно тебе надо?
– А что? Войны я люблю. Одной едой да лабудой сыт не будешь. Но вернёмся к Жрице. Обоснуй-ка, пожалуйста, почему Поэтессу можно держать в рамках, а её нет?
– Илюха, пойми: Жрица слишком похожа на тебя, и затеять с ней поверхностную интрижку не получится. К тому же, она непременно превратится в Фурию, при попытке запихать её в трёхгранную пирамидку.
– Юнг тоже придерживается этого мнения?
– Увы, дорогой. Либо Жрица, либо твоя полоумная модель.
– Ну что ж… вот мы и определились с троицей почётных финалисток: Домохозяйка, Поэтесса и Амазонка.
– Осталось только название придумать. Конструктивное блядство – грубо и громоздко.

назад | 97 / 193 | вперёд

Челленджер.

 Глава 13

1 2 3 4 5 6 7 …

Однако внутренний диалог мешал мне в совсем ином смысле, постоянным шелестом истёртых ярлыков отвлекая от созерцания таящейся внутри космической пустоты. А когда удалось избавиться от всего, заслоняющего бездну, меня охватили панический страх и депрессия. Поборов собственные фобии, я вскоре осознал, что страх, как и сопротивление ему, – лишь очередной способ ретушировать индивидуальную пучину. Более того, любая эмоция – просто повод отвлечься и трусливый побег от священного ужаса перед живущим в нас чёрным омутом.

А если взглянуть на человечество со стороны – наблюдается жуткая картина. Мы настолько увлечены этим замазыванием, что готовы перегрызть друг другу глотки по поводу незначительных нюансов и частностей, позабыв, что суть не в повышении каких-то там показателей или в заработной плате, а в том, что весь дичайший процесс цивилизации затеян лишь ради того, чтобы не дай бог не вспоминать о воющем в каждом из нас космическом вакууме.

А в чём идея? Идея в том, что, если это осознать, можно попытаться всё переосмыслить. Избавиться от постоянных сизифовых мук, на которые мы обречены, подобно древнегреческому герою. Ведь любое серьёзное дело почти всегда превращается в сизифов труд.

Каждый из нас катит камень к вершине горы, и всякий раз, как он срывается, мы безумно переживаем. Но катание камней само по себе – нормальная деятельность. Это работа, и если ты не лентяй, то, образно выражаясь, катать камни ты, в принципе, не против. Однако человек живёт надеждой в итоге добраться до вершины. Более того, ему порой кажется, что в вершине и заключается цель, смысл и даже избавление.

В этой мечте, безмерно раздувающей ожидания, и кроется корень грядущего разочарования. Ведь, как правило, достичь вершины не удаётся, а если и удаётся – момент полного триумфа не наступает, так как, бесконечно пережёванное в грёзах, само событие меркнет на фоне гипертрофированной предвкушением утопии. Не говоря уж о том, что «Вершина» – не более, чем очередной ярлык, положим, чуть менее замусоленный, чем «Конфета», но всё равно ярлык.

А пока человек разрывается между стремлением докатить и разочарованием по поводу того, что это никак не получается или получается, но не так, как хотелось, – жизнь незаметно проходит мимо. Возможно, что-то могло сложиться иначе, доведись ему понять и запомнить, что катание камней и есть жизнь, и если уж вообще существует какой-то смысл в этой деятельности, то отнюдь не в том, чтобы докатить, а в самой себе, в самом бытии… Либо, на худой конец, чтобы забыть о пропасти, разверзающейся под ногами.

В этом заблуждении и заключается проклятие. Мучения Сизифа не физического, а душевного толка. Сизиф – прообраз всех нас, обречённых постоянными ожиданиями на не менее постоянные разочарования.

Но всё не так просто, ибо эту незамысловатую истину легко постичь, но крайне сложно воплотить в жизнь. Стоит взяться катать камни и, даже если неустанно напоминать себе, что смысл не в вершине, всё равно невольно возникает стремление к достижению цели. И всё – ты влип. Незаметно появляется вовлеченность, ожидания и – как результат – неминуемые разочарования.

В итоге ничего у меня не вышло. Я не стал сильнее или мудрее, не сумел раствориться в бытии как таковом или избавиться от страхов и не смог победить в гляделки собственную бездну. И раз смысл не в действии, а в замазывании – я выбрал то, что было наименее противно. Незадолго до того на просторах интернета я наткнулся на онлайн-игру по мотивам средневековых феодальных войн. И я расслоился на две чуждые сущности: ночи топил в алкоголе и наркотиках, а днём уходил в виртуальный мир тотальной резни.

* * *

назад | 83 / 193 | вперёд