Психосессия
– Помариновал меня в подвешенном состоянии, а через месяц подкатывает: “Пойдем, – говорит, – в паб, потолкуем о будущем в неформальной обстановке. Мы вместе преодолели долгий путь…” И там – в пабе – принялся лапшу на уши развешивать, я-де прекрасный аспирант, бла-бла,.. и он хочет, чтобы я остался. Давай, мол, составим четкий договор и не будем повторять былые ошибки. Я, конечно, не стремился еще лет на пять к нему в рабство, но куда денешься. Подписал он мои условия, я защитился, поступил в аспирантуру, и в течение нескольких месяцев он отменил один за другим все пункты договора. Я ему документ сую, а он: “Видно, многовато выпил. На трезвую голову я бы на такое никогда не согласился”.
– И что ты сделал?
– Ушел, а что оставалось? Профессор Басад, то есть Шмуэль, на Бога стрелки переводит, а Пини – на пиво. Совесть, что ли, ампутируют, назначая профессором? Короче, пришлось возвращать стипендию. Удовольствие, прям скажем, ниже среднего.
– О’кей, а сейчас-то что?
– Сейчас прошло десять лет, я в Технионе не светился, чтобы все улеглось. Дерьмецо повыветрилось… – я злорадно усмехнулся. – И вот… принимаюсь искать нового руководителя и натыкаюсь на Пини. А он уже все пронюхал и снова заманивает к себе. И как только я начал работать в лаборатории Шмуэля, Пини накатал семистраничное письмо: мол, я не достоин быть аспирантом, и не поленился – приперся на мой факультет и собственноручно вручил декану.
Я выбился из сил и уставился в мутную дождевую взвесь за окном.
– Очень тебя понимаю, – сознательно занижая тон, проговорила Рут, – но давай вернемся к сегодняшним…
– Семь страниц, я не шучу… Уродище! – вспылил я. – Ты понимаешь, вообще? Дважды заманивать к себе, а потом утверждать, что я недостоин. Мало запороть мне одну аспирантуру… Нет, он сводит счеты десятилетней… эм… древности. Где такое видано?
– Все?
– Нет, почему?! Могу продолжить: дерьмо – ресурс неисчерпаемый.
Повисла напряженная тишина.
– Ян, ты не оставляешь другим людям никакого пространства.
– Какого пространства? Кому? Пини?
– Погоди,.. да, и Пини тоже. Но постой, не взрывайся, я хочу что-то объяснить. В своем стремлении к точности – во всем: в поступках, в словах… в бескомпромиссном педантизме… ты всегда оказываешься прав и не оставляешь другим места для мельчайшей ошибки. Но эта правота ни к чему не ведет. Ты упиваешься ею, а люди этого не выносят. Слишком тяжело вечно оказываться виноватым. Невыносимо. Ты душишь окружающих своей правотой. Подавляешь. Жизнь – это не суд. Постоянное моральное превосходство приносит лишь горе и разочарования.
– Ага, замечательно! Значит, мне следует побольше косячить? Чтобы всем стало легче?
– Ты и мне места не оставляешь. Это невыносимо. Я задыхаюсь!
– Да, ты уже объясняла, что я невыносим, – усмехнулся я. – Думаешь, не догадываюсь? Догадываюсь. Что тут нового? А, ну да! Теперь еще и ты. Поздравляю! Наконец-то у нас консенсус. Я и сам себя с трудом выношу.