Роман «Челленджер» – Ян Росс. Современная литература. Айтишники, Хайтек, Стартапы, Силиконовая долина.

Ян Росс

писатель романов руками

Tag: духовность (page 1 of 6)

News

Новости

Роман «Челленджер» – Глава 22, ст. 7

Челленджер.

 Глава 22

123456 7 8910

– Майя, ты чего? Какая компания?
– Встречай гостей! – доносится снизу. – Как, блин, тут открывается…

Выползаю из кровати и озираюсь в потёмках, отыскивая что бы напялить на голую задницу. Штанов в пределах досягаемости не обнаруживается. Я присаживаюсь на край матраса и принимаюсь массировать гудящую голову, но в этот момент с лестницы раздаются приглушённые голоса и стук каблуков.

Я вскакиваю, едва успеваю опоясаться одеялом, как на пороге возникают два силуэта. Щёлкает выключатель, меня ослепляет нещадным светом. Сморщившись и придерживая норовящее соскользнуть покрывало, я тупо пялюсь на растерянно замерших Джейн и Келли.

Воцаряется убийственная тишина.

– Проходите, девочки, – опомнившись первым, произношу я небрежным тоном, – раздевайтесь!
– Ах ты дрянь! – взрывается Келли. – Сволочь! Подонок! Ничтожество!

Сквозь ненависть в её голосе прорываются плаксивые нотки. Майя весело дирижирует в такт выкрикам, а Джейн, не реагируя на происходящее, рассматривает помещение, будто находится тут впервые.

– Сукин сын! Скотина! Урод! – горланит Келли.
– Что новенького? – светским тоном осведомляется Майя, когда та на миг умолкает, захлебнувшись гневом. – Как дела на работе?
– Да, знаешь ли… всё штатно, – я спешу ухватиться за конструктивную ноту. – По чётным дням – спасаем человечество, по нечётным – собачимся с начальством. Как-то так… Вот, конференция на носу.
– А почему ты один? Мы думали застать тебя…
– Майя! – одёргиваю я.
– Как поживает Ирис? – как ни в чём не бывало продолжает она.
– Ирис?! – взвизгивает утихомирившаяся было Келли. – Какая ещё Ирис?!

Оглянувшись на соратниц, Келли начинает медленно надвигаться на меня.

– Кто такая Ирис?! – сдавленно сипит она.
– Вот-вот, Джейн, ты ж тоже хотела побольше узнать об Ирис, – подливает масло в огонь Майя. – Илья, мы заинтригованы. Расскажи-ка, как там она?

Выпустив объёмистый пакет, Келли хватает мой лэптоп и угрожающе заносит его, то ли для удара, то ли для броска. Воспоминания о вчерашнем ещё болезненно свежи, и, не горя желанием проверять, что именно она выберет, я опасливо пячусь, путаясь в одеяле.

– Майя, прошу, оставь Ирис в покое.
– Ладно, оставим пока твою Ирис.
– Ирис не моя, – уточняю я как можно более спокойно. – Мы вместе работаем.
– Ах, работаете? И над чем же вы… – взмахивая ноутом, Келли делает очередной шаг, заставляя меня отступить вплотную к стене.
– Кел, не стоит разбрасываться электронными приборами, – примирительно произносит Майя, – мы против телесных увечий. Отложим обсуждение Ирис. Нет так нет. Можно и без Ирис.
– Я так и думала… – выдыхает Келли.

Потрясая лэптопом, она озирается, и, немного помешкав, швыряет его в сторону кровати. Тот с хрустом ударяется о стену и падает на мятую подушку.

назад | 178 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 21, ст. 8

Челленджер.

 Глава 21

7 8 91011

– Не бойся. Я правда умею, – поспешил заверить я, заметив скептическое выражение. – А христианство… видишь ли… христианство – это адаптированный вариант иудаизма, – вымарали особо пикантные места, заменили невнятным бормотанием о вселенской любви, втюхали половине цивилизованного мира – и вуаля! Почти две тысячи лет торгуют индульгенциями.
– Ага, иудаизм тоже хорош, это ж надо такое удумать: Господь един, он наш, мы избранный народ, и он только с нами общается. А остальные гои, и с ними Бог не разговаривает. Бред! Им, значит, Бога не полагается? Нет, оказывается, нет. Иудеи утверждают, что все прочие боги ложны, а к себе никого не зовут.
– Нормальный жидовский национальный нарциссизм.
– Скорее шовинизм.
– За то по шее и получали от всех, кому не лень. Избранный – это в смысле избравший себя в козлы отпущения.
– В любой здравой монотеистической религии есть элемент миссионерства. Без него эта идея хромает. Отсутствие миссионерства свойственно политеизму, где у каждого селения свой божок, у каждой рощи нимфа, у источника – наяда… Либо Бог един, и тогда – айда к нам, либо у каждого свой и никаких «айда». – Майя принялась расхаживать вокруг, следя за моими действиями. – Ладно, вернёмся к абстрактности.
– Ага, так вот… с абстрактностью в христианстве почти, как в иудаизме. Ну, сделали им поблажку с Иисусом, чтоб чуть попонятней было, почеловечней…
– Но люди всё равно выдумывают символы, иконы… Им нужен зримый образ. Человек не может иначе. Трудно уповать на вакуум!
– Может! Сложнее? – Да. Но может! О чём речь? Любовь – абстрактная штука. Мы – люди науки, люди искусства, постоянно оперируем умозрительными предметами. Понятия умственной и душевной деятельности абстрактны и никаким боком не материальны. Невозможно нарисовать любовь. Можно изобразить половой акт, ссору, объятия, но не любовь. И не пытайся. Так взять, нарисовать и поставить – вот, мол, полюбуйтесь, это любовь.
– Однако мои представления о любви и твои… Не факт, что они одни и те же.
– Ну да, – усмехнулся я, – это уж точно.

Я откупорил белое вино, налил треть стакана, перемешал с оливковым маслом и сладкой горчицей. В ароматной золотистой смеси закружились, поднимаясь и скапливаясь на поверхности, искристые шарики.

– То есть понятия не существует? – неожиданно раздался вкрадчиво-коварный голос у моего уха.
– Че-е-го? – отшатнулся я.
– Нет общего понятия – любовь, – рассмеялась Майя. – Оно не абстрактное, оно у каждого своё.
– Своё, Майя, своё… – я вздохнул. – Оно у каждого своё… потому что сложно охватить сиятельную идею во всей её полноте. Можно увидеть отражения, тени… Ты видела один отблеск, я другой. Мы пытаемся сложить их и договориться о свойствах оригинала.
– О’кей. Абстрактные идеи существуют, но их описывают, используя объекты материального мира. И это всего лишь идеи, а чтобы найти и сохранить веру, необходимо нечто…
– Может, что-то не так с верой, раз в неё так сложно поверить? Художники, учёные стремятся к абстрактному, недостижимому идеалу. Он безупречен, и даже если тебе отрезали ногу…

Майя расхохоталась, не выдержав зашкаливающего пафоса. Я обернулся, сжимая в руке только что разделанную и вымытую рыбу.

назад | 168 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 21, ст. 2

Челленджер.

 Глава 21

1 2 3456

Забавно, этот поц думает пронять меня новой тактикой канцелярских прибамбасов.

– Конференция – мираж. Нет её и никогда не было. Глупая, тщетная, а главное, бессмысленная суета. Дым, тлен… тень на стене пещеры.

Минотавр озадаченно насупился.

– Ну как же! Платон, миф о пещере… No comprende, amigo?28
– Чего?!
– Чего-чего… – передразнил я. – Как-то ты сдал… в апокрифы не заглядываешь… Миф. О. Пещере. Чё тут неясного?
– Илья?! – всплеснул руками Ариэль.
– Ладно-ладно, не кипятись. Сейчас я всё популярно рассую по полочкам. Значится, твой закадычный враг – Платон Аристоныч… возможно, пребывая в алкогольном изумлении (история умалчивает)… эм… утверждал, что все люди сидят в пещере, задом к выходу и не могут повернуться. За их спинами другие люди носят разную утварь… ну там… вазы, амфоры, мраморные статУи – Древняя Греция, сам понимаешь. Так вот, прикованные рабы с рождения видят перед собой лишь тени, а потому уверены, что это и есть мир. Мы – рабы, томящиеся в заточении собственных чувств и эмоций, и твоя конференция – лишь крохотный завиток… зыбкий блик на стене, плод болезненного воображения.

Ариэль впал в ступор, лихорадочно силясь нарыть достойный аргумент из эллинского наследия.

– Пора дать решительный бой нелепой и порочной суетности! – взвыл я. – Покончить единым махом. Настало время порвать цепи, скинуть оковы и узреть подлинный свет! Я верю в тебя, Арик! Ты как начальник и предводитель всего чего ни попадя выведешь нас на стезю истины! К свету, к радости, к надежде!

Шеф угрюмо набычился.

– Мы любим тебя, Арик! – безумно завопил я, вскакивая на стол. – Ура-а-а!!!

* * *

После встречи с Майей я пребывал в приподнятом настроении, не ходил, а буквально парил, не касаясь земли. Новое чувство крепло, обволакивая невидимым облаком, даря свежесть красок, остроту и лёгкость, вместе с некой наполненностью. Я вновь открыл в себе способность радоваться простым вещам, и меня переполняло счастье. То самое счастье, о котором говорила она.

Всё стало чётче, сочнее, выпуклей, объёмней, будто спала пелена, причём не только с глаз, а со всех душевных и телесных ощущений. Я стал бережней относиться к внешним и внутренним впечатлениям, прислушиваясь к себе и к тому, что нашёптывал окружающий мир. И от этого даже мелкие переживания пронизывались спокойной, стойкой радостью и целостностью того непререкаемого смысла, который не нуждается ни в определении, ни в доказательствах.

Однако неурядицы, сыплющиеся непрерывным потоком, вовлечённость в офисную возню и остальные составляющие рутинной, давно приевшейся бытовухи, постепенно накапливаясь, как клочья пыли под старым диваном, замутняли кристальную чистоту новообретённого состояния. Всё чаще посещали мысли о Майе, с сопутствующей им тоской скорого расставания… Хоть мы и давно поняли, что не можем быть вместе, я считал её единственным душевно близким человеком, единственным существом моей крови, единственной, кто чувствовал и переживал так же остро и глубоко. А теперь, встретив после долгой разлуки, оттаяв в её лучах, я вновь теряю её. И, возможно, навсегда.

* * *


28 No comprende, amigo? (исп.) – Не врубился, приятель?

назад | 162 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 11

Челленджер.

 Глава 20

78910 11

– Они говорят, что будет хорошо.
– Но мы не знаем?
– Мы не знаем. Тебя учат быть готовым ко всему и принимать мир, каков он есть. Динозавр? – Отлично. Откусил голову? – Замечательно. Это никак счастью не мешает. Наоборот. Ты стал частью динозавра и всё пучком. Ты своё сделал: открыл глаза и слился с миром в едином, как они говорят, Намерении.
– Погоди, ты где-то подменила понятия…

Она звонко рассмеялась своему трюку.

– Мы же предположили…
– Что Намерения нет, – закончила она сквозь хохот.
– А ты всё свела к тому, что снова там очутилась.
– Ну конечно, мы снова там очутились. Потому что… – её рысьи глаза светились, – тебя не должно останавливать то, чего нет. Это сомнения и страхи. Думал, спасут звёзды? Дудки! Засмотрелся, и хлоп – динозавр. А может, нужно было не в небо пялиться, а сразу меры принять, и самому что-нибудь ему откусить. Или в сторону отбежать, и он бы мимо проскакал. Кто знает… А ты на две лишних секунды зазевался на звёзды.

Она потянулась, оглядываясь кругом. За нашими спинами назревал рассвет. Гребни холмов вырисовывались на фоне светлеющего неба. Всё замерло в ожидании, и только волны мерным шелестом размывали последние сгустки отступающей ночи.

– Как там сок?
– Увы, наш сок – вшть… – я махнул в неопределённом направлении.
– А трава тоже – вшть?
– Обижаешь!
– Покурим?

* * *

Когда мы подошли к крыльцу, я обогнал её и прислонился спиной к входной двери.

– Оставайся, не уезжай. Ты бежишь не от западного образа жизни, ты бежишь от себя… а это дохлый номер. Катманду не где-то там на Востоке, он внутри. Сколько можно скользить по краю?! Майя, ты просыпаешься каждую неделю в другом городе, если не в другой стране; ты меняешь скутер на поезд, поезд на самолёт, на скрипучий автобус, ползущий над ущельем… Ты молодец, ты смелая, ты сильная, но разве ты ещё не поняла, что нет никакого там и тут?! Хочешь освободиться от привязанностей, чтоб избежать потерь и разочарований? Я тебя понимаю, но нельзя избавиться от человеческой формы. Невозможно навсегда разрешить конфликт души и разума, и уж точно не за счёт метаний из одной точки глобуса в другую. Бездну внутреннего одиночества не заполнить ни людьми, ни событиями, ни заморскими странствиями. Это неотъемлемая часть бытия. Ты уехала, и без тебя Калифорния – пустыня, населённая тусклыми тенями. Я иду по миру и встречаю лишь призраки. Иногда, всё реже и реже, на краткий миг кажется, что они люди. А ты – настоящая. И на фоне этого чуда… Майя… На Востоке считается, что, если от всего избавиться, наступит состояние высшего покоя и умиротворения. Звучит круто, но уйти туда с концами я не хочу. И пускай мне страшно и больно, и я остро ощущаю всю бессмысленность и обречённую суетность окружающего – я не готов слиться с предвечным светом и исчезнуть в этом сомнительном блаженстве. Если уж на то пошло, нам всем в один прекрасный день это предстоит, а раз так – я пока побарахтаюсь. Мы… человеки, а не эфирные создания. И потом, стоит ли отказываться от всего из страха его потерять? Это же нонсенс! Майя… Мы не виделись шесть лет, я смотрю на тебя и хочу тебя обнять. И мне всё равно, что нагородил Кришна и что приглючилось Будде. Я ни за что не променяю это ни на какую преблаженную нирвану.

Майя стояла передо мной и долго не отводила пристальный взгляд, но казалось, смотрит она не на меня, а куда-то сквозь. За её спиной, лучась и слепя глаза, переливалась океанская гладь. И в ауре этого свечения она была такой близкой и родной и вместе с тем совершенно недоступной.

– Нет, Илья, – тихо проговорила Майя, – я уже давно не живу в этих понятиях. Я приехала в Штаты повидаться с родителями и с тобой проститься. И собрать нити… И напомнить о звёздах, потому что ты тоже мне дорог. Но моё сердце не здесь, я спешу продолжить странствие. Я сделала, что должна была сделать, и теперь уже всё неважно. Там, куда я направляюсь, от всего этого нужно избавиться. Ещё недели две-три побуду тут, может, увидимся, если срастётся… Потом слетаю домой, и тю-тю – меня ждёт обратный рейс.

* * * * *

назад | 160 / 193 | ГЛАВА 21

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 10

Челленджер.

 Глава 20

789 10 11

Темнота сгустилась, небо заволокло пеленой низких туч. Ветер усилился, окружающие звуки и запахи сделались более резкими.

– Ты есть, сад есть, и глаза тоже есть. Дело за малым – осталось их открыть.
– Ладно, предположим. Скажи лучше, а что, если нет никакого Намерения?
– Смотри, на Востоке они в один голос говорят, что есть.
– Но ты ж не они? Или они? И без них уже никак?
– О’кей. О’кей, – Майя сдержанно улыбнулась. – Да, я видела звёзды и уверена, что Намерение есть.
– Почему?
– Спроси у камня.
– Я с камнями ещё как-то не научился общаться.
– Нет, просто эта каменюка, – она погладила его ладонью, – и есть ответ. Вот оно – Намерение в чистом виде. Вот, потрогай.
– Намерение? Каменюку я могу потрогать, а прикоснуться к Намерению мне гораздо сложнее.
– Нет тут ничего сложного, стоит ему на тебя свалиться – сразу прикоснёшься.
– Да уж! В философской полемике бейсбольная бита – неопровержимый аргумент.

Она рассмеялась.

– Вот именно, именно. Ощущение и есть лучшее доказательство.
– Ну серьёзно! Ощущения обманчивы. Даже на трезвую голову можно тако-о-ое почувствовать, а если что-нибудь употребить – недолго и вообще в чём угодно усомниться. Не то что Намерение – многое становится неоднозначным. «Есть ли ты?», «Есть ли камень?» – и, если он есть, то «Камень ли он?» – вовсе не тривиально. Но давай не будем уж совсем… Допустим, что камень есть, но у него нет намерения… и вообще, нет нигде никакого Намерения. Что тогда?
– Вот для этого и нужна бита. Как только жизнь берёт в руки биту, ты уже не спрашиваешь: «Есть ли бита?» и «Бита ли она?», всё моментально встаёт на свои места.
– Но острота ощущений не является признаком истинности. Субъективные переживания обманчивы вне зависимости от своей интенсивности.
– Обманчивы, но штука в том… и тут я уже не могу привести доказательств, но на Востоке говорят, что обманчивость присуща лишь половинчатым переживаниям. При истинном свете вопросы и потребность в доказательствах отпадают. Ведь, вопреки своему скептицизму, ты ни разу не усомнился в том, что есть звёзды. Потому что целостность не оставляет места сомнению.
– Хороший ответ. Но… то они. А мы, во всяком случае я, ещё не вижу истинный свет. И поэтому, давай предположим, что Намерения нет.
– Ну… – она откинула волосы со лба. – Давай предположим.
– Тогда что?
– Продолжаем… продолжаем открывать глаза. Ничего не изменилось…
– Куда открывать?
– Дальше.
– Куда дальше? На ложный свет?
– Да. А что? Глаза по-любому стоит открыть. Ну нет счастья… – её голос сделался глухим и тихим. – Предположим… Ну нет, что ты будешь делать…
– И… Что тогда? – также понижая тон, спросил я.
– То же самое. Нет – и ладно, – Майя помедлила. – Не в счастье счастье. И без счастья зашибись. Только сложнее… но не в нём цель и даже не в звёздах. И это уже серьёзно. Ты отворяешь дверь, а в саду могут быть хищные звери, драконы, инопланетяне… Открыл глаза, и тут же – шмяк, – она резко хлопнула, – динозавр голову откусил. А что? Легко… Скажем, у них договорённость такая, у динозавров этих, не трогать тех, кто тихо сидит и не отсвечивает.

Мы помолчали. Не знаю, о чём думала Майя, но меня захлестнула волна щемящей тоски, и захотелось обнять её и прижать к себе, пока нас не слопали динозавры.

назад | 159 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 9

Челленджер.

 Глава 20

78 9 1011

– Кстати, ничего нового я ведь не рассказываю. Та же Библия о том же говорит.
– Библия? Да ладно, ты уже вовсе что попало мне заливаешь.
– Конечно, просто там это описывается на том пределе искренности, который граничит с пафосом – «Возлюби ближнего своего».
– А каким боком «Возлюби ближнего»…
– Речь не о техниках его достижения, а о самом Намерении. Именно о нём, без культурно-социальных наслоений.
– Погоди, но чудеса, которые Иисус начудил, – это же манипуляция.
– Да, чудеса – довольно пошлая штука. В сущности, всё чудо. Небо, воздух, земля. Ты дышишь – это чудо, дым выдохнул – чудо.

Я проследил за клубящимися завитушками, влекомыми воздушным потоком.

– Между прочим, одна из двух нерешённых проблем физики.
– Что, дым?
– Турбулентное течение. Самолёты летают, а мы до сих пор толком не знаем как и почему.
– Вот видишь – чудеса повсюду, а никто не замечает.
– Ну да, но ты же понимаешь почему…
– Потому что привыкли?
– Да, потому что когда сто раз видишь нечто, пусть даже самое расчудесное, оно уже не чудо.
– Поэтому привычка – одна из самых ужасных вещей.
– Ужасно, прям-таки ужасно! Майя, так устроен наш организм: почти во всём, кроме некоторых видов боли, мы замечаем не сами ощущения, а их изменения – градиент. Вот ты легла и почувствовала соприкосновения с подушкой, с простынями, одеялом… замерла – ощущение контакта растаяло, заворочалась – снова почувствовала. Из общего потока информации вычленяются критичные сегменты. Сознание в каждый конкретный момент фокусируется лишь на одной точке. И даже когда ты думаешь о нескольких вещах сразу – на микроуровне сосредотачиваешься то на одном, то на другом – поочерёдно.
– Да, именно. Это и ограничивает бескрайний мир до единственной точки.
– Если бы ты всё воспринимала, все тактильные контакты, звуки, запахи, не говоря уж о зрительных впечатлениях, сознание не справлялось бы. Его бы затопило. Мы и шагу не могли бы ступить – беспрерывно падали.
– Ничего, научились бы ходить заново. Это как, прекратив быть инженером, евреем, русским, ты не исчезаешь, а становишься всем. Есть моменты… эм… назовём их прозрением, когда впитываешь мир целиком. У тебя ж они тоже были.
– Да, были. Были моменты, когда я видел звёзды. Но вот миг прозрения, а вот зачесалась жопа, – идиллия перекосилась, и звёзд уже не видно. Хотя они, естественно, никуда не делись.
– Вот и отлично. А если уметь видеть звёзды не только урывками, то не окажешься в ситуации, где придётся погибать за «три ну». Погибнуть за «три ну» можно лишь чрезмерно сосредоточив на них внимание. Стоит научиться этого не делать, и тот факт, что чешется жопа, звёздам уже не помешает.
– Допустим… вероятно, действительно можно насобачиться продлевать эти состояния и со временем произойдёт качественное изменение, но это долгий путь.
– На то он и есть путь. А ты предпочитаешь регулярно погибать за «три ну», и только у разбитого корыта, когда выдохся и не способен метаться, – урывками видеть звёзды? Или научиться осознанно открывать глаза? Дорога в сказочный сад начинается прямо перед тобой, а ты тупишь, зажмурившись от ужаса. Но иногда, даже сквозь закрытые веки, каким-то чудом пробивается луч истины…

назад | 158 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 8

Челленджер.

 Глава 20

7 8 91011

– Так вот, возвращаясь к нашему монаху, задача – узнать самого себя.
– Главный путь – это путь внутрь себя, – процитировал я завалявшуюся в памяти фразу.
– Да, путь внутрь одеяла… Загвоздка в том, что никто не знает. У всех шоры. У каждого свои. Кто-то думает, что он инженер, кто-то – что у него лапка болит, а кому-то кажется, что у него депрессия, но в действительности никто не понимает, кто он такой.
– И… кто ж я такой? – я потянулся, расправляя затёкшие конечности.
– О, с этого и начинается. Задавая вопрос, ты уже сделал сто тысяч шагов. Но не стоит пытаться найти ответ. Это тоже западня, и люди, «ищущие себя», в неё влипли. Всё уже и так есть внутри, надо лишь научиться не быть инженером, тем-сем, пятым-десятым, и даже когда приходится исполнять роль инженера, осознавать, что это не ты, а роль.
– Стало быть, вместо того чтобы отвечать на вопрос «Кто ты есть?», нужно разобраться с тем «Кто ты НЕ есть?»
– Да, и понять, что ты не инженер, не еврей, не русский.
– И что отвечать некому.
– Нет, отвечать есть кому.
– Так ведь меня нет! – возмутился я.
– Как это нет? К кому ж я в гости приехала? Ты есть! Есть ты, есть камень, и дерево тоже есть. Всё оно есть.
– Только что ты сказала…
– Я сказала, что тебя не существует, но это не философская идея для умственного обсасывания. Возня вокруг этого вопроса лишь загонит нас в очередной тупик. Я хотела, чтобы ты ощутил, и в тот момент ты…
– Ощутил.
– Вот и отлично. Нечего переворачивать вверх тормашками… Тебя не нет! Ты очень даже есть, – проговорила она, акцентируя каждое слово, – это суперважный фактор.
– Но как это соотносится с тем монахом? – не уступал я, невольно улыбаясь.
– Илья, ау-у! Вопросы «КТО ты есть?» и «ЕСТЬ ли ты?» различны по своей сути.

Я не выдержал и расхохотался.

– Это чрезвычайно важный момент, и нечего хихикать, – она тоже засмеялась. – Аксиома, understand?
– Yes, ma’am. I understand.27
– Есть ты, есть Намерение, и когда разгоняешь ложных «я», истинный ты наконец получает возможность выйти на сцену. И ему всё понятно, как камню и дереву. Хочешь – не хочешь, спрашиваешь себя «Кто ты есть?» или не спрашиваешь, так или иначе – ты есть, и чтобы видеть, достаточно смахнуть пыль. Желаешь увидеть камень – надо смахнуть с него пыль, желаешь себя – смахнуть пыль с себя. А не мучиться вопросом «Ой, где же я?».
– Да, но внутри столько голосов всяческих…
– Во-о-от… и когда на Востоке это засекли, они пригорюнились и сказали: «Блин, что ж такое, эти голоса так мешают»…
– То есть ты предлагаешь хотя бы дисциплину навести в этом ансамбле песни и пляски имени товарища Ильи Диковского?
– Это они предлагают, а я предлагаю ещё покурить.

Мы закурили. Я откинулся назад, подставляя лицо ветру. От ударного расширения сознания голова порядком опухла. Мысли были уже не совсем мысли, а какие-то тени обрывков.


27 Yes, ma’am. I understand. – Да, мэм. Я понимаю.

назад | 157 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 7

Челленджер.

 Глава 20

 7 891011

– А что за ловушки слов, к чему ты клонишь?
– Слова, сам язык – это результат толкования мира, попытка рассечь неделимое целое. Они изначально содержат двойственность… дуализм и сопутствующие ему ложь, боль и тоску.
– Это опять слова, а конкретно? В чём ловушка?
– Хорошо, если совсем по-простому… есть старая байка о том, как буддийский монах спрашивает каждого встречного: «Кто ты есть?», и ему отвечают: «Я бизнесмен», «Я фотограф». – «Нет, но кто ты есть?» – «Я русский». – «Нет, но кто же ты всё-таки?» В итоге человек останавливается и понимает, что он не знает. Кто же он на самом деле? Ответа нет. И он затыкает дыру словесным суррогатом – бизнесмен, журналист, фотограф…
– О’кей…
– А где вода? – спохватилась она. – Воду-то мы взяли?
– Да, есть сок, – я потянулся за сумкой. – Красненький такой, из этой… как её… клюквы. Кстати, давай заодно покурим.

Я принялся скручивать, что несколько осложнялось порывами ночного бриза. Прикрываясь полами куртки, я свернул два косяка. Шорох пахучего ветра уходящей осени сливался с шуршанием прибоя в завораживающем, переливающемся и в то же время неизменном звуке.

– На самом деле, кошмар в том, что настоящего тебя вообще нет. Настоящий ты появляешься на единственный миг перед сном. Ты ложишься, закрываешь глаза, погружаешься, и мгновение перед тем, как наступает сам сон, когда ложные эго уже уснули, остаёшься истинный ты, в ужасе озираешься и едва успеваешь подумать «что же со мной творится?», как сознание отключается. А в остальное время на сцене сознания отплясывают демоны-самозванцы. И это происходит с тех пор, как ты себя помнишь, и оттого выглядит правдоподобно. Настолько правдоподобно, что ты привык считать этот вертеп своим внутренним миром. Ты весь такой тонкий и сложный, у тебя эдакая насыщенная внутренняя жизнь. И прорва проблем во взаимоотношениях этих сущностей, ты пытаешься установить между ними некое подобие гармонии… А на самом деле проблема одна, и гораздо более насущная. Проблема в том, что тебя не существует.

Прежде чем я сформулировал контраргумент, в просвете, образовавшемся в цепочке мыслей, эта картина предстала с неимоверной чёткостью, и я успел уловить и прочувствовать её. Майя посмотрела на меня долгим взглядом, и в тёмных глазах, еле различимых в сумрачном сиянии полумесяца, мерцало что-то до боли близкое, родное и в то же время чуждое и загадочное.

назад | 156 / 193 | вперёд

Роман «Челленджер» – Глава 20, ст. 6

Челленджер.

 Глава 20

12345 6 

– Но это – снова манипуляция, все эти аллюзии к звёздам…
– Всё манипуляция – тобой вечно манипулируют. С самого детства – семья, близкие, общество. Мама сказала: это – красное, это – синее, и посеяла первые семена зла. Задача – заново научиться беспристрастно смотреть на мир. А пока ты существуешь исключительно в рамках определённого смыслового среза, контекста некой культуры…
– Но любая попытка меня вытащить – тоже манипуляция.
– Из двух зол – меньшее. Манипуляция колышет листья, а искренность сдвигает звёзды. Не ты ли писал: «Дайте мне искренность, и я переверну весь мир»? Ведь ты всё знаешь, но туман, гололедица и тяжёлые погодные условия постоянно мешают. А искренность ближе к источнику.
– К источнику чего?
– Того, что сдвигает звёзды… к духовности твоей вездесучей.
– Ладно-ладно, и что же тогда духовность?
– А духовность и есть тот центр, к которому всё стремится.
– Не, раз уж на то пошло, Центр – это то, что ты называешь счастьем.
– А духовность?
– А духовность – движение к Центру. Само стремление к счастью.
– А что, если нет счастья? – усмехнулась Майя. – Тут всё тонко.
– То есть как? Тогда духовность теряет всякий смысл. Получается – некуда идти.
– Нет-нет. В том то и дело, что – нет.
– Эй, постой. Как это – нет счастья? Ты же с него начала!
– Да, начала, но это промежуточный этап.
– А-а… И что же тогда конечный?
– Это ещё не совсем ясно. Но счастье – это…
– Стало быть, ты зовёшь меня куда-то туда, незнамо куда… И вовсе не понятно, есть ли там… Так, стоп. А зачем же ты туда намылилась?
– Я могу лишь сказать, что путь туда, не знаю точно куда, он интуитивно… О’кей, есть такое понятие – Намерение.
– Намерение?
– Это не то намерение, когда что-то в голову взбрендило, и ты откаблучил какую-нибудь очередную хренотень. Истинное Намерение, оно… воплощение духа стихии, вселенной, мироздания. Намерение земли.
– Некая… э-э… совокупность сил природы?
– Да, есть подсознательная, никак не связанная с разумом, сила. Стремление всех существ. К счастью ли, к духовности ли… абсолютно фиолетово. Главное – оно есть. И наша задача научиться чуять этот поток и выравниваться по нему, сливаться. Не надо ничего активно делать, строить, бороться… Борьба – те же шоры. В процессе ты увлекаешься и начинаешь верить, что в нём самом и заключается суть, что он и есть звёзды, а это всего-навсего шоры в блёстках. Бороться не с кем. Ты и окружающий мир – одно. Надо лишь снять латы, смыть эту дребедень, налепленную лицемерием и манипуляциями, и почувствовать Намерение, которое и так есть. Ты с ним родился. Нет нужды ничего созидать или разрушать. Всё уже есть. Есть Намерение, как у человека, так и у этого камня, и у дерева, – она кивнула на заросли юкки, раскинувшие шипастые листья, – оно одинаковое. Всё меняется, всё течёт и при том всё едино и неизменно на уровне этого Намерения. Просто человек запутался, ему сложнее, чем этой каменюке.
– Потому что он вечно мечется?
– Хуже того, у него схемы. Схемы, поверх них ещё схемы, ещё и ещё. Он смотрит и решает: тут – красное, там – зелёное, субъект – объект… А камню это не нужно. Он целостен и един с Намерением.
– То есть человек хуже камня?
– О! Главное – посоревноваться. Хоть с камнем! Нечего оценивать всё в понятиях «хуже» – «лучше», «хорошо» и «плохо». Это ещё одна тухлая схема. Человек, в отличие от камня, способен распоряжаться направлением намерения – это дар и в то же время проклятие. В итоге ты сам дуришь себе голову.
– И окружающим…
– И окружающим, и его не слушаешь, – она похлопала по камню.
– И портишь.
– И портишь, но это твоя проблема. У него всё в порядке. Что с ним ни делай, его намерение никак не меняется.
– Значит, это ещё одно проявление моего скверного намерения?
– Намерение у всех одинаковое, но у тебя… мм… пыль. А на нём нет пыли, даже если она есть. Его намерение совершенно, и нет прослойки, где она могла бы скопиться. А у человека есть. Почему – вопрос двадцать второй. Но у нас на Востоке это засекли. Не вчера. Несколько тысячелетий назад.

– Давай без «у нас на Востоке», объясняй сама, без ссылок на авторитеты.
– О Намерении и подобных материях вообще нельзя ничего объяснить. Слова сами по себе содержат корень зла и потому усугубляют путаницу.
– Выходит, весь этот разговор бессмыслен?
– По большому счёту – да. Во всяком случае, смысл не в словах, а в ощущении, возникающем, если не сбиться с пути и миновать языковые западни. Он – в отблеске, искре истинного Намерения, которые иногда удаётся высечь из столкновения слов… Или не удаётся.

Майя звонко рассмеялась.

назад | 155 / 193 | вперёд

Older posts