Луна двурога.
Блестит ковыль.
Бела дорога.
Летает пыль.
Я ехал на работу, подводя удручающие итоги минувшей ночи. На фоне маячила конференция, до отлёта – меньше двух недель, а интеграция новых сенсоров ещё не окончена. Не предвещавшая осложнений рутинная процедура затягивалась и не давала приступить к массе других срочных задач, связанных с поездкой и презентацией.
Но наличие трудностей даже радовало. Я спешил окунуться в них и поскорее выкинуть из головы всех этих Зой и Домохозяек, с которыми, как водится в отношениях с женщинами, о чём бы ни договаривался, в любом случае останешься в дураках и кругом виноват.
Прибыв в офис, я наскоро разгрёб результаты и, поколебавшись, решил прекратить затянувшиеся разборки с Ариэлем и попросил его перепроверить характеристики сенсоров. Шеф потёр набухшие мешки под глазами и злобно осведомился, почему он узнаёт об этой проблеме только сейчас. Его недовольство было вполне понятным. Но это были очередные новые датчики, которые прибыли с большим опозданием, и я не мог заранее откалибровать систему под их характеристики.
Надо отдать ему должное, напоминать обо всём этом не пришлось, он выхватил распечатки и погрузился в их изучение. Я принялся сопоставлять противоречивые случаи, пытаясь обнаружить закономерность в с виду разрозненных, но в чём-то несомненно взаимосвязанных явлениях.
Сквозь поток хаотичных чисел вновь и вновь прорывались мысли о Майе. Её выходка никак не укладывалась в голове. К чему было устраивать прощальный погром? Как, вообще, это понимать? Банальная ревность или нечто большее… Вероятно, она придумала некую высокую цель. Скажем, избавить меня от бремени ложных связей… С неё станется… Не исключено, что она тоже по-своему хотела меня спасти. Разорвать порочный круговорот. Помочь совершить поступок, на который я, в силу малодушия, уже не способен.
Конечно, она права. Но что остаётся, если я ощущаю себя на борту затерявшегося в штормящем море потрёпанного судёнышка, где еле успеваю латать новые и новые пробоины? И тут уж не до сантиментов, я затыкаю их чем придётся: полуправдами, «белой» ложью, обманом, сделками с совестью, ухищрениями и отмазками… С годами они наслаиваются, и, несмотря на растущее безразличие к окружающему, я в конце концов захлебнусь в этом океане вранья, если во мне ещё остался тот, кто не способен этим дышать. Или его давно нет, а чувство смутной тоски и привычное желание вырваться на некую свободу есть не что иное, как очередной самообман? Психозащитный механизм? Фантомная боль? Ведь всё кажется, что ещё одна ничтожная ложь, ещё один компромисс, заключённый где-то в дальнем чулане сознания, и удастся выпутаться, выбраться из непролазной трясины… Но куда? И кто вырвется?
Девочки! Девочки, делайте реверансы! Мальчики, наклоняйте быстрым поклоном подбородки к груди и щёлкайте пятками, улыбайтесь вежливо и нагло! Потупляйте скромные взоры. Таитесь. Лелейте свою грёзу, грёзу джунглей. В лилиях, нежных певицах-танцовщицах, в восточных загадочных принцах. Разрывайте, разрывайте шуршащий шёлк кончиками пальцев, едва притрагивайтесь вздрагивающей кожей. Вспоминайте, потом вспоминайте… Когда вас спрашивают, о чём вы думаете, отвечайте холодно: «ни… о… чём».
Джошуа. Джошуа, Джошуа и ещё раз Джошуа. Джошуа всё шире расправлял крылья и, казалось, его бурная деятельность вскоре затмит, а потом и вовсе вытеснит все иные отправления нашей конторы. Джошуа был повсюду. Он читал лекции, он наставлял, уточнял или упреждал, носясь взад-вперёд и создавая бурю в стакане по любому мало-мальскому поводу. Спасу от него не было никакого. Пощады не удостаивался никто, даже неокрепшее подрастающее поколение (я, само собой, имею в виду Таню-Марину). Вечно мельтешащая фигура нескладной конституции стала столь неотъемлемой частью повседневной офисной действительности, что едва ли не мерещилась нам по ночам.
Вдобавок, у него имелся тик, видимо, являвшийся наследием прежнего этапа нелёгкой биографии. Время от времени он с резким сипением судорожно втягивал ноздрями воздух. В недолгий период, когда я увлекался коксом, у меня тоже была привычка шмыгать носом, но у этого заскорузлого кутилы она превратилась в нервный тик.
Вместе с тем Джошуа – эта жертва кокаиновых угаров, подобно некоторым развратным женщинам, по достижении преклонного возраста бросающимся из одной крайности в диаметрально противоположную, превращаясь в приверженец строгих правил и ревностных блюстительниц нравственности, напропалую разыгрывал из себя примерного бойскаута. Держался гипер-бодро и супер-позитивно, говорил исключительно правильные вещи, непрерывно лез из кожи от переизбытка служебного рвения, был всегда корректен и неизменно проецировал успешность. А в присутствии начальства пыжился ещё пуще, в общем, вылизывал на отлично. Даже на отлично с плюсом.
– Итак, шс-шс, – вещал Джошуа, вдохновенно взмахивая клешнями и жадно втягивая воображаемый кокс. – Мы наглядно убеждаемся, что правильные, хорошо сбалансированные процессы являются фундаментальной составляющей, первоосновой, шс-шс, трепещущим сердцем всей структуры.
Тик резко усугублялся, когда он говорил о процессах, а он в основном именно о них и говорил. Кроме того, с недавних пор он нашёл соумышленника в своём непотребстве в лице нашего ненаглядного Тима Чи, вследствие чего у Джошуа укоренилась привычка заглядывать к нам в комнату по десять раз в день, а у меня выработался защитный механизм – стоило ему появиться на пороге, как я рефлекторно хватался за наушники.
У Шурика каждый раз одно и то же – детские вопли, отцовские внушения, потом ритуал отхода ко сну и напоследок «quality time»24 на кухне или в гостиной. Впрочем, в гостиной сохраняется та же атмосфера советских посиделок на кухне с самодовольным брюзжанием и циничным отношением ко всему, выходящему за рамки бермудского треугольника семейных ценностей, карьеры и мировой политики. И все эти прелести – при неукоснительном соблюдении ночной дисциплины. Всё бы ничего, если б не его непреклонность касательно провождения времени с детьми, и договориться приходить, когда они уже уложены, невозможно. Шурик обижается, уговаривает, настаивает, и не мытьём, так катаньем добивается своего.
Для него это святое, и в этой обители семейного счастья я не хочу быть заподозрен в святотатстве. И вот я сижу посреди этого бедлама и мечтаю о дУше, о тишине и о том, чтобы спокойно накуриться… А курить нельзя. Вика обнаружила и выполола мой цветок свободы. «У женатого человека одна радость – как следует выспаться», – зевает Шурик, почёсывая брюхо. Одеяло у него слишком толстое и колючее, а подушки чересчур большие, и по утрам ноет шея. Интересно, какие же надо отрастить плечи, чтобы было удобно спать на таких подушках.
У Раби другая крайность: его квартира – нечто среднее между общественной ночлежкой, проходным двором и круглосуточной вечеринкой. Когда и в каком количестве нагрянут очередные гости, не знает никто, даже он сам. Там редко удаётся отдохнуть. Вот и получается, что днём я лабаю алгоритмы, а по вечерам отрабатываю то няней, точнее, заводной куклой, то белой вороной, искоса зыркающей на незваных прожигателей жизни в ожидании, пока те начебурахаются и расползутся по домам.
В пятницу передо мной и вовсе не простая дилемма: либо Ариэль, либо мои химеры. И хотя возвращаться отнюдь не тянет, упускать исключительную возможность работы дома я не намерен. Моя врождённая тяга к свободе вопиет от такой мысли, и я чаще подумываю о переезде. Том самом, на который пытался сподвигнуть Иру… И вновь передо мной оживает сцена, как я экспрессивно жестикулирую, живописуя красоты Сан-Франциско, а она, едва прикрывшись простынёй, смотрит на меня и улыбается, думая о своём. Это ведь было совсем недавно, а кажется, так давно, что я вижу всё словно сквозь плотную пелену…
Но сегодня мне ничего не мешает. Никто не удерживает… Более того, сегодня уже нет никаких причин тратить столько времени и сил на никому не нужные полёты или поездки через полштата. Но что-то останавливает меня. То ли леность, то ли нежелание одному осуществлять то, что хотел сделать вместе с ней. Неясно. Но так или иначе переезд я откладываю, занимаю себя другими делами, говорю себе, что ещё не совсем оправился. Что надо всё хорошенько взвесить. Мне нужно ещё немножко времени. Как знать, возможно Сан-Фран – не лучший вариант. Либо мне просто тяжело покидать дом, где прожил долгие годы, где разобрал себя на кусочки и кое-как собрал заново…
* * *
24 Quality time – термин, определяющий особое время, отведённое для общения с семьёй, близкими друзьями или посвящённое любимому занятию.
Эти встречи, к нашему с Ирис неудовольствию, становились более частыми и продолжительными и вскоре претерпели качественное изменение. На одном из заседаний Джошуа заявил, что необходим представитель от работников фирмы для адаптации процессов к реалиям компании, и на эту ответственную должность как нельзя лучше подходит господин Тим Чи, чью кандидатуру уже одобрил отсутствующий ныне Харви. Ариэль устало кивнул, видимо, рассудив, что такой поворот снимет с него часть гнёта, связанного с общением с Джошем. И так, с заочного согласия директора и благословения Ариэля, их мезальянс был официально оформлен и перешёл в более тесную фазу.
Помимо этого, освоившись, Джошуа стал проявлять узурпаторские замашки, внедряясь в сферы, никак не связанные с его прямыми обязанностями. Едва мы свыклись с необходимостью ежедневно выслушивать его лекции, как он, выходя на очередной виток сумасбродства, развил активность на новых неожиданных фронтах, и реформы посыпались как из рога изобилия.
Преображение началось с нашей крохотной кухоньки. Ничем не примечательным утром я забрёл туда с невинной целью приготовления кофе и был ошарашен: на стенах не осталось ни клочка живого места – всё усеяли инструкции с подробными иллюстрациями. Мытьё рук – двенадцать пунктов, каждый из которых поражал нелепостью и долженствовал длиться в течение времени, необходимого, чтобы дважды пропеть Happy Birthday, а последний гласил: «Теперь ваши руки безопасны». Свод правил поведения и гигиены, в числе коих над микроволновкой красовалось: «Осторожно! После разогрева пища будет горячей». А в коридоре радовали глаз инструкция правильного чиханья и схема пользования уборной, которыми Джошуа не ограничился и потребовал сменить пресловутый гвоздь, велеречиво высказавшись в духе того, что это-де небезопасно, антисанитарно и возмутительно неэстетично.
Однако пылкие воззвания канули втуне и надлежащие меры приняты не были. И тогда он ушёл из офиса! Ох, как бы хотелось поставить на этом точку, но нет – он вернулся. И, вернувшись, притаранил аккуратненький крючочек с завитушками и собственноручно, хоть и несколько кривовато, приляпал его к дощечке.
Это было бы ещё ладно, но далее, под предлогом всё той же безопасности, он потребовал избавиться от удлинителей и тройников и в сопровождении Харви прошёл по комнатам, самолично производя изъятие. Покончив с конфискацией, эта парочка их куда-то запрятала. И тут, как и следовало ожидать, выяснилось, что нет достаточно розеток и большая часть приборов осталась без питания.
В результате целую неделю экстренно вызванная ремонтная бригада сверлила стены и демонтировала перегородки, а мы были вынуждены постоянно отключать нечто одно, чтобы включить другое. Ариэль, с болью в сердце наблюдавший вопиющую трату рабочего времени, со свойственной ему безудержностью установил объём мер, предпринимаемых по решению энергетического кризиса. Однако и Джошуа даром времени не терял, и по окончании строительства офис неузнаваемо преобразился: отовсюду хищно щерились стаи розеток, а где не было розеток, скопищами гнездились инструкции.
И всё же истинный венец, настоящий шедевр процессуального жанра, предстал пред нами чуть позже. После того как кутерьма с вынужденной реконструкцией была окончена, дражайший Джошуа как ни в чём не бывало открыл нам великую тайну. Оказалось, что если небезопасный объект, скажем, удлинитель, приличествующим образом оформить, составив соответствующий формуляр и объяснив в каждом конкретном случае, почему он необходим, то означенный объект переходит в иную категорию, становясь безопасным и допустимым к использованию.
Тут Ариэль поразил всех своим самообладанием. Я был уверен, что он удушит эту мразь прямо там же, в ходе очередного заседания, но он лишь побледнел, проскрежетал что-то невнятное и, пошатываясь, покинул помещение.
* * *
Ехать предстояло довольно далеко, впрочем, куда именно – я не знал. Позвонив, когда я мчался на работу, она протараторила, что ночью состоится Burning Man Decompression party, куда непременно стоит попасть, и спешно отключилась. Мне невдомёк, как должна выглядеть декомпрессионная вечеринка, но Зои была бескомпромиссна, а оставаться одному не хотелось. Кроме того, мне часто грезилось недавно пережитое, и казалось глупым отказываться от возможности встретиться с людьми, прошедшими тем же путём.
Всю дорогу Зои чатилась в фейсбуке, умудряясь при этом нестись, будто на гоночном симуляторе, агрессивно обгоняя попутные машины и всякий раз взвизгивая, узнав о том, что очередной знакомый отписался, подтверждая участие в предстоящем сабантуйчике. Я попытался завести разговор о своих похождениях на Burning Man, но каскадёрское управление автомобилем и мониторинг предвечериночного ажиотажа в Сети полностью оккупировали её внимание, и на мои разглагольствования ресурсов просто не оставалось.
По приезде она отхлебнула текилы из фляги на поясе, угостила меня и, нахлобучив перья, устремилась к импровизированному танцполу. Я прошвырнулся по территории мероприятия, повтыкал на поделки креативных неформалов, но особой приподнятости духа так и не ощутил. Место было выбрано отлично – стоило отойти от огней, и в лунном свете открывался живописный ландшафт, да и сам лагерь был обставлен искусно и колоритно и в чём-то действительно напоминал Burning Man. Но музыка была не в моём вкусе, а душевное состояние и общая атмосфера не соответствовали ни друг другу, ни моим ожиданиям. Волшебства, по которому я тосковал и втайне надеялся воссоздать, не происходило.
Я уже начинал подумывать, как бы слинять, что несколько осложнялось отсутствием машины, как вдруг из шумной ватаги вынырнул Ян – лесник из заповедника секвой, который впервые рассказал мне о Burning Man. Не видавшись с тех пор, как я перебрался в LA, и искренне обрадовавшись встрече, мы сошлись на том, что самое время сваливать. Ян предложил отправиться к нему в Санта-Круз, и я рассудил, что лучшего компаньона для завершения декомпрессии и не сыщешь.
* * *
Обменявшись впечатлениями, или, скорее, излив собственные, так как для Яна Burning Man давно стал органичной частью жизни, я приступил к тому, что часто приходило на ум в последнее время.
– Вот объясни, почему это происходит? – я приглушил музыку. – Как работает этот magic?
– Знаешь, я давно зарёкся задумываться на темы типа «отчего?» да «почему?». Я как бы наслаждаюсь самими ощущениями. Вот солнце светит – и светит. Или Индия… про индийскую магию все говорят, она общеизвестна… Как? Не знаю. И никто не знает, почему там чудеса и совпадения на каждом шагу. Непонятно. Исполнение желаний, всякие азиатские штуки – то же самое и Burning Man. Или, скажем, такая классическая история…
Он углубился в запутанный рассказ из серии восточных похождений, полный метафор и аллегорий, и сводившийся к тому, как всё неизъяснимо удивительно.
– Не, погоди, – спохватился я, когда, закончив первую историю, он плавно перешёл к следующей, – давай разберёмся.
– В чём разбираться? Это совершенно уникальная ситуация, где люди изначально приходят для того чтобы открыться друг другу всей душой. И когда встречаются существа, преисполненные чистой любви, возникает мощнейшая волна, поглощающая всех окружающих. Это – поле, создающееся духовным слиянием десятков тысяч людей. Даже если два чистых…
– Однако ж, такое не происходит на других больших пати?
– Почему? Может, и происходит, пусть не то, но нечто похожее. И вообще, Burning Man – это не пати. Там отсутствует элемент вечеринки. А на обычной пати очень просто попасться в ловушку вечериночности.
– О, вот, что это? Опиши мне.
– Burning Man – это не вечеринка.
– А что такое ловушка вечериночности? Попасться куда?
– На пати масса лишних раздражителей: алкоголь, музыка, танцы… Люди забывают, что достаточно просто открыться. Попадают на вечеринку и думают, что надо непременно выёживаться. Но, на самом деле, все хотят одного и того же – счастья и любви. Остальное побочно: музыка, выпивка – это ерунда. А любовь исконна и всегда присутствует в душе человека.
Ариэль воинственно взмахнул пультом.
– Избавление – на расстоянии вытянутой руки. Мы с тобой способны сделать эту мечту реальностью за год-полтора. Речь даже не о миллионах, на кону миллиарды человеческих жизней! А наши инвесторы… впрочем, ну их в жопу. Прорвёмся.
Ариэль стащил с головы прекратившую мигать штуковину, отсоединил и свернул провода.
– А теперь поговорим о других цифрах. – Он потёр виски в местах соприкосновения с обручем. – Помнишь, я обещал, что как только произойдёт существенный сдвиг, мы вернёмся к вопросу опционов? Пришло время объяснить, почему откладывался этот разговор. Ты наверняка думаешь, мне надо, чтобы ты что-то доказал? Проявил себя?
– Ну, это вполне логично… – уклончиво ответил я.
– Так вот – нет. Не тебе надо доказать мне, это мне надо доказать им, – он усмехнулся. – Смотри: на всех работников – и теперешних, и будущих, включая внешних консультантов и двух-трёх передовых кардиологов, которые будут пиарить продукт, отведено пять процентов. Ты уже ключевой игрок в нашей команде, хотя сегодня это мало кто понимает. Но когда мы продемонстрируем новые результаты, состоится очередной инвестиционный раунд. И вот тогда я смогу диктовать условия. И потребовать для тебя не те крохи, какие достались остальным, а где-то около одного процента.
– Кстати, если уж на то пошло… Какой кусок пирога имеешь ты? – спросил я из желания хоть как-то проверить эту историю на прочность.
– Нас два основателя, и на пару у нас – те же пять. У меня – три процента, у партнёра – два, так как он участвовал только в формировании концепции и первом круге инвестиций. При случае надо вас познакомить.
Ариэль поглядел в иллюминатор и чему-то улыбнулся.
– А по самым скромным прогнозам, после создания прототипа мы за годик-другой раскрутимся до пятидесяти, если не до нескольких сотен миллионов, – он прищёлкнул пальцами. – Вот и прикинь.
Я прикинул. Надо признать – семизначные числа имеют неотразимый шарм. Да что там, числа били наотмашь.
– И, пойми правильно, здесь никто тебе одолжений не делает. Нам необходимо тебя мотивировать. Мне нужен не подчинённый, а соратник. Я хочу, чтобы это была не моя, а наша общая война.
* * *
Галопом проносимся сквозь больничный холл. Не дожидаясь лифта, Ариэль ввинчивается по лестнице на третий этаж, спеша убедиться, что всё готово. Когда эта железная коробка вместе со мной и аппаратурой доползает наверх, шеф уже у дверей. В операционной он с ходу бросается распаковывать вещи. Я тестирую каждый прибор. Яркий свет заливает помещение, нещадно выжирая пространство. Предметы не отбрасывают теней.
Спустя полчаса система собрана. Мы наскоро переодеваемся в хирургические костюмы. Нам выдают свинцовые халаты и воротники. Я смутно припоминаю, что щитовидные железы особенно чувствительны к радиоактивному облучению.
– Ну что? Ввозим тело? – заглядывает медбрат.
– Давайте-давайте! – вскидывается Ариэль. – Нечего тянуть.
Эти доспехи весят килограмм по пятнадцать, и мы не спешим надевать их. Я гоняю тесты, раз за разом убеждаясь, что всё функционирует как надо. Ариэль поминутно оглядывается на меня. В его глазах вопрос: «Ну как, работает?» и, завершив очередной контрольный блок, я энергично киваю.
Однако ожидания руководства не оправдываются. Когда он заканчивает, я легко соглашаюсь, прикинув, что Тамагочи может оказаться полезен. На первых порах он хотя бы отвлечёт Ариэля составлением своих излюбленных документов, а там, глядишь, и вовсе потопит его в бумажном море.
Выйдя из офиса, перегибаюсь через перила открытой галереи и застаю коллег за ежедневным ритуалом. Почему-то решение, когда обедать, принималось внутри, а где именно – снаружи. Договорившись, сотрудники расходились буквально на минутку что-то доделать и собирались спустя полчаса. Потом дружно топали к лифту, ехали вниз, брели через холл и, встав в дверях главного входа, где мешали всем входящим и выходящим, пускались в прения, куда податься.
Офис находится на втором ярусе пятиэтажного здания. Наверху располагается несколько модельных агентств, фотостудия и школа манекенщиц. В лифте мы регулярно имеем удовольствие лицезреть претенденток, штурмующих подиум красоты и славы. Их лица предельно сосредоточены, взгляд холоден и устремлён мимо и сквозь. Видимо, в сверкающее будущее мирового гламура. Первый этаж занимают модные рестораны и бары, куда мы, по негласному соглашению, никогда не ходим. Там стильные девочки с отсутствующим видом кушают суши и играет обезжиренная электронная музыка.
Внутри тоже не скучно – за стеной студия звукозаписи, и время от времени на нас обрушиваются цунами, низвергаются водопады, и далёкие раскаты грома извещают о надвигающемся шторме. Тигриное рычание перекликается с рублеными фразами и вспышками гнева, доносящимися из кабинета Ариэля. За другой такой же перегородкой наша секретарша (то есть административный директор) без устали тарахтит по телефону. Даже в отсутствие звукозаписи стереоэффект, создаваемый Кимберли и Ариэлем, конкретно сносит крышу. Всё это, помноженное на тесноту, которою я усугубил притащенной из лаборатории аппаратурой, довершает рельефную картину наших трудовых будней.
Тем временем в студии начинается озвучка военного фильма, и мы попадаем под шквальный огонь. Морская пехота скрежещет зубами, буквально в паре метров рвутся гранаты, и после основательной артподготовки боевые вертолёты заходят на штурм. Но осадное положение не смущает бесстрашную Кимберли, она невозмутимо разъясняет, оправдывается, настаивает, уточняет и, невзирая на предсмертные стоны тяжелораненых, добивается своего. Как-то нашим соседям подкинули то ли порно, то ли жёсткую эротику. Признаться, я оказался не готов к работе в таких условиях. Опять же, напротив сидела Ирис.
Положение спас Ариэль. Спустя полчаса стонов, всхлипов, причмокиваний и завываний он, весь красный как варёный омар, выскочил из кабинета и бросился к эпицентру разврата. Хардкор мгновенно прекратился, зато разъярённые вопли слышались ещё довольно долго.
* * *
Тягуче, словно вязкая смола, тянулась первая безвылазная неделя в Долине: проза затяжных рабочих дней, канувших в чёрную дыру офисного пространства, и вечерние поездки во Фриско с неизменными бытовыми неурядицами, связанными с ночёвками в гостях. Стремясь свести к минимуму последние и наверстать упущенное, в смысле, проигранное Ариэлю в баталиях за сроки, время, я всё чаще засиживался допоздна.
Шеф дёргал меня значительно реже. Отобрав эквизишн, он переключился на Тима. Первым делом они, естественно, затеяли составление грандиозного плана, поглотившее их обоих и практически нейтрализовавшее Ариэля, чей неусыпный учёт и контроль уже давно вышел за все рамки приличия. Единственным новым бытовым неудобством стал сам Тамагочи. Если раньше он тихо сидел, забившись в своём углу, то теперь, шныряя к Ариэлю, ему приходилось продираться через узкий проход между стеной и моим стулом. Смотрелось это довольно комично, и мне всякий раз с трудом удавалось сдержать улыбку.
– Пожалуйста, я непременно должен улететь.
– Простите, посадка уже окончена. – Служащая в блейзере с эмблемой изобразила безмерно скорбную гримасу. – Мне крайне жаль.
– Так вот же – самолёт ещё тут, – я тоже попытался придать лицу адекватное этой безмерности просительное выражение. – Поймите, это экстренный случай.
Мои мимические упражнения не возымели действия. Стюардесса удалилась, а я сгоряча затеял препираться с парочкой мордоворотов. Когда авиалайнер задраил люки и поплыл к взлётной полосе, моё упорство стало беспредметным и потому ещё более абсурдным. Я обмяк, и меня проводили на улицу.
Ох уж эта наша американская квадратность, – ворчал я, тащась вдоль зеркальных витрин, – словно роботы. В самом фешенебельном заведении, стоит попросить банальную зубочистку, и, если она не числится в меню, добропорядочный служащий делает восьмиугольные глаза и входит в ступор. И всё это на фоне холёной вежливости, сахарных улыбок, спасибо-пожалуйста и непременного «How are you?» на каждом шагу.
Достав мобильник, стал просеивать номера. Перебравшись в LA, я не поддерживал отношения с большинством старых знакомых, и потому выбор был невелик. Можно, конечно, завалиться к Рабиновичу, но там, небось, дым коромыслом и гулянки до утра. Подумал было позвонить Шурику, но он наверняка либо детишек укладывает, либо уже и сам дрыхнет, – с него, примерного семьянина, станется. Полистал дальше, набрал два номера – безуспешно. Альтернатив не оставалось.
– Раби!
– Йоу-йоу! What’s up, man?
– Слушай, Гоша, тут такая тема… Я застрял в Сан-Хосе. Негде переночевать. Думал у тебя вписаться, ты как?
– Не вопрос. Подваливай.
Добравшись до южных окраин Сан-Франциско, обнаружил ключ на том же месте, где и в прежние времена. Вошёл, рухнул на диван. Усталость сжимала виски. Тело ныло. Интересно, сколько я вынесу такой режим? Полежав с закрытыми глазами, взял книгу. Буквы расползались, а слова казались пустыми и пресными. Помаявшись, позвонил Гоше, узнал, где прячутся полотенца, и отправился в душ.
Заслышав шаги, обернулся полотенцем, вышел из ванной и наткнулся на незнакомую девицу в броской майке и мини-юбке. Слегка прищурившись в полумраке коридора, она вызывающе осмотрела меня с головы до ног.
– Ты кто? – осведомилась она, оторвавшись от созерцания стекающих с моего мокрого тела и разбивающихся о пол капель.
– А ты кто?
– Что ты тут делаешь? – бросила она и с неизъяснимым апломбом прошествовала в гостиную.
Тоже мне, – возмутился я, продолжая орошать кафельные плиты каплями водопроводной воды, я-то Раби знаю пятнадцать лет, а ты тут явление случайное и мимолётное. Постояв, вошёл, подобрал раскиданные шмотки и отправился одеваться. Тем временем она устроилась в кресле; на столике вместо моей книжки красовалась откупоренная бутылка, а в пепельнице дымилась сигарета.
Платон мне друг, но истина дороже.16
– Это никуда не годится! – Ариэль презрительно отшвырнул мой workplan.
– Послушай, отведённые тобой сроки…
– Оставь сроки, я о содержании. Тут же ни черта не понятно! Вот ты пишешь… – он схватил и быстро перебрал листки. – Где это? Так, так… Вот: «Анализ характеристик отражённого сигнала». Что это? Я не понимаю! Как вообще из этой фразы можно что-либо понять?
– Изучение характеристик сигнала, – монотонно роняя слова, начал я, – включает спектральный анализ, выявление основных частот, а также исследование…
– Я знаю, что такое анализ! – взвился он. – Но почему этого нет в документе? План работы – это не пустая отписка, план должен быть чётким, детальным и са-мо-дов-леющим. – Оторвав одухотворённый взгляд от потолка, куда он воззрился, пока говорил о том, что есть workplan, Ариэль испытующе уставился на меня. – Учти и исправься. Дальше, во второй части, ты и вовсе ничего толком не объясняешь. – Он снова зашуршал бумажками. – «Разработка альтернативных фильтров». Каких фильтров? Альтернативных чему? Как будет проходить их разработка? Из каких этапов состоять?
– Альтернативных существующим. Тем, которые уже реализованы в системе.
Шеф истощил первоначальный запал и не спешил с ответом.
– Ариэль, давай разберёмся. Ты требуешь, чтобы я переделал всё с нуля плюс добавил новую функциональность. Как ты себе это представляешь в такие сроки?
– А в чём, собственно, проблема? – изумился он. – Первая часть сделана.
– Но ведь она работает кое-как!
– Думаешь, я не знаю! Не о том речь! Объясни лучше, почему твои описания столь поверхностны?
Я чуть не взвыл.
– Поначалу ещё куда ни шло, а дальше… Складывается впечатление, что, оставаясь дома, ты халатно относишься к своим обязанностям. Чем ты вообще занимался в выходные?
Хороший вопрос. Главное – своевременный.
– Ходил в музей, – брякнул я.
– Музей? – машинально переспросил Ариэль.
Причинно-следственная связь разрывается, и он на мгновение замирает.
– Какой ещё музей? – он мотнул головой, стряхивая оцепенение.
– Научный… Калифорнийский музей науки и техники.
– Зачем?
– Что? А… мм…
Действительно! Не в бровь, а в глаз. Я сделал витиеватый жест и пошевелил пальцами.
– Ну так… Посмотреть, вдохновиться…
Арик ошарашенно глядел на меня. В ажиотаже, охватывающем его во время внушения мне ума-разума, шеф имел обыкновение переть напролом, не придавая значения моим репликам. И теперь, опомнившись, пытался уяснить, как нас сюда занесло. Он таращился на меня несколько долгих секунд, а я, стараясь сохранить невозмутимый вид, упивался тем, как огорошил его на полном скаку.
16 Перефразированное высказывание Аристотеля, который, в свою очередь, заимствовал похожую формулировку у самого Платона.