Луна двурога.
Блестит ковыль.
Бела дорога.
Летает пыль.
Я ехал на работу, подводя удручающие итоги минувшей ночи. На фоне маячила конференция, до отлёта – меньше двух недель, а интеграция новых сенсоров ещё не окончена. Не предвещавшая осложнений рутинная процедура затягивалась и не давала приступить к массе других срочных задач, связанных с поездкой и презентацией.
Но наличие трудностей даже радовало. Я спешил окунуться в них и поскорее выкинуть из головы всех этих Зой и Домохозяек, с которыми, как водится в отношениях с женщинами, о чём бы ни договаривался, в любом случае останешься в дураках и кругом виноват.
Прибыв в офис, я наскоро разгрёб результаты и, поколебавшись, решил прекратить затянувшиеся разборки с Ариэлем и попросил его перепроверить характеристики сенсоров. Шеф потёр набухшие мешки под глазами и злобно осведомился, почему он узнаёт об этой проблеме только сейчас. Его недовольство было вполне понятным. Но это были очередные новые датчики, которые прибыли с большим опозданием, и я не мог заранее откалибровать систему под их характеристики.
Надо отдать ему должное, напоминать обо всём этом не пришлось, он выхватил распечатки и погрузился в их изучение. Я принялся сопоставлять противоречивые случаи, пытаясь обнаружить закономерность в с виду разрозненных, но в чём-то несомненно взаимосвязанных явлениях.
Сквозь поток хаотичных чисел вновь и вновь прорывались мысли о Майе. Её выходка никак не укладывалась в голове. К чему было устраивать прощальный погром? Как, вообще, это понимать? Банальная ревность или нечто большее… Вероятно, она придумала некую высокую цель. Скажем, избавить меня от бремени ложных связей… С неё станется… Не исключено, что она тоже по-своему хотела меня спасти. Разорвать порочный круговорот. Помочь совершить поступок, на который я, в силу малодушия, уже не способен.
Конечно, она права. Но что остаётся, если я ощущаю себя на борту затерявшегося в штормящем море потрёпанного судёнышка, где еле успеваю латать новые и новые пробоины? И тут уж не до сантиментов, я затыкаю их чем придётся: полуправдами, «белой» ложью, обманом, сделками с совестью, ухищрениями и отмазками… С годами они наслаиваются, и, несмотря на растущее безразличие к окружающему, я в конце концов захлебнусь в этом океане вранья, если во мне ещё остался тот, кто не способен этим дышать. Или его давно нет, а чувство смутной тоски и привычное желание вырваться на некую свободу есть не что иное, как очередной самообман? Психозащитный механизм? Фантомная боль? Ведь всё кажется, что ещё одна ничтожная ложь, ещё один компромисс, заключённый где-то в дальнем чулане сознания, и удастся выпутаться, выбраться из непролазной трясины… Но куда? И кто вырвется?
В квартире, куда мы пришли, гостиной как таковой не оказалось.
– А-а… там комната Зои, – японка кивнула на одну из дверей в прихожей. – Не знаю… Давай, наверное, побудем у меня.
Она скинула панамку, включила компьютер и смахнула на пол наваленную на стуле одежду.
– Погоди, почту проверю, – бросила Шисато, высвобождаясь из браслетов, со звоном рассыпавшихся по столу. – Ты пока… это… располагайся, в общем.
Сесть было негде, и я принялся расхаживать, рассматривая детали интерьера. Ничего особо занимательного там не наблюдалось, кроме больших профессионально выполненных фотографий высокой девушки в строгом облегающем костюме.
– Это кто? – поинтересовался я.
– Эй, ты чего… – хихикнула она, – про меня не догадался?
Я пожал плечами.
– Это моя невеста, – просияла она от гордости, и мелкие странности в её поведении мигом встали на свои места.
Шисато уткнулась в экран, а я заглянул в приоткрытую дверь в противоположном конце комнаты. За ней находилось помещение, драпированное тяжёлыми полотнами глубоких золотисто-бордовых оттенков, со свисающими с потолка стилизованными кожаными ремешками.
– О-о! – не удержался я.
– А! Ой… – она изобразила лёгкое замешательство, снова в духе японских мультиков. – Ну… можешь посмотреть, если охота.
Внутри оказалась недурно обставленная БДСМ-комната. У входа удобно развешаны несколько видов наручников, ошейник, плётки, пару стеков и тому подобные аксессуары. Интересная у Зои соседка, – подумал я, подобрав валявшийся на полу кнут и похлопывая им по ладони. Впрочем, чего-то в этом роде можно было ожидать. Я остановился у добротного косого креста с креплениями для запястий и лодыжек, в верхней части несколько отходившего от стены.
– Ауч… – войдя, Шисато задела табурет с круглым отверстием. – Будешь есть? Могу что-нибудь сварганить. Уф, сама ещё с утра ничего не кушала.
– Видела? У тебя тут проблема.
– Знаю, – она приблизилась, потирая коленку. – Надо бы починить, да вот…
– Это небезопасно. Могут пострадать люди, – усмехнулся я, осторожно пошатывая плохо закреплённый агрегат. – Женщины! Могут пострадать женщины!
Отмахнувшись, она заковыляла обратно, охая и поглаживая ушибленное место.
– Слушай, а… инструменты есть? Попробую починить, пока ты там…
Шисато немного подумала и поманила за собой. В комнате Зои она уселась на пол и стала выволакивать из-под кровати объёмистый пластиковый чемодан, оказавшийся профессиональным столярным комплектом.
– Осталось от… – неуверенно прокомментировала она, – в общем, осталось.
Но предутренние часы летят быстро. Я перешагиваю и продолжаю как заведённый: склеиваю картонные ящики, распихиваю шмотки и, наскоро обернув лентой, составляю штабелями в гостиной. Перед рассветом, когда большая часть уже собрана, на вешалке в прихожей, под тёплой курткой, купленной для поездки в канадские Скалистые горы и в итоге забытой дома, обнаруживается Ирин шарф. Помедлив, подношу его к лицу, и внутри всё сжимается.
Оглушённый, сижу, глотая слёзы, и вою, до боли стискивая зубы. Я плачу не о куске цветного шёлка, не о ещё сохранившемся в нём знакомом запахе, и даже не об Ире или наших отношениях – я оплакиваю себя. Того себя, преисполненного мечтами, поверившего в возможность прорваться и отыскать дверь в иной чудесный мир. Тоскую о том мне, бросившем едва начавшуюся блистательную карьеру ради того, что казалась настоящим и было наполнено истинным смыслом.
Сегодня я покидаю не место жительства и не LA – город искалеченных судеб и проклятых надежд, – я покидаю себя, сбрасываю отжившую оболочку. Всем спасибо – затянувшийся пикник на обочине окончен. Однако теперь, в отличие от тех времён, я не знаю, что меня ждёт, не верю в новый мир и не вижу дверь. За этот период я не обрёл ничего, кроме понимания ещё нескольких горьких истин, новых шрамов и вороха никчёмных вещей. А из той жизни остался, пожалуй, только мой добрый старый Challenger, который увезёт меня отсюда, постаревшего на пять лет и разочарованного на все двадцать.
Но расклеиваться некогда. Оставшиеся часы проносятся в бешеном темпе. Упаковка завершается и вовсе кое-как – при грузчиках и одновременной попытке уследить за правильным размещением коробок в кузове. Около полудня всё заканчивается. Я оглядываю неказистую и на поверку небольшую кучку своих пожитков, горстку чудом уцелевших робинзонов, – безотрадный итог очередного кораблекрушения. Водила, посмеиваясь, обменивается со мной рукопожатием, и они отчаливают.
Я возвращаюсь сделать прощальный круг по дому и убедиться, что ничего не забыто. Учитывая разницу в скорости, спешить особо некуда. Я сажусь в машину и еду к Дятлу.
Со дня нашего знакомства это далеко не первый визит. Мучимый бессонницей, я приходил сюда повидаться с товарищем по разуму. Как и подобает верному другу, Дятел всегда был на месте, встречая издали различимым в предрассветной тиши размеренно-методичным стуком и вселяя некую абсурдную надежду. Впрочем, не такова ли природа всех человеческих надежд… От него я уходил с чувством облегчения. Он будто выдалбливал из меня неизбывную скорбь, ожившую в последние месяцы.
И сегодня Дятел, по обыкновению, приветствует меня бравым маршем. Я присаживаюсь и наблюдаю, как он долбит. Придя позже обычного, я боялся не застать его, но он тут и будто чувствует неладное. Он оглядывается и смотрит протяжным, внимательным взглядом. Если бы я мог забрать с собой что-то одно, то без колебаний выбрал бы его. Ну и, конечно, столб с жестяной заплаткой бы прихватил, куда нам без них… Но этого не случится. Я уеду, а он останется. И в этом есть своя сермяжная правда.
Да он и не согласится покинуть пост. Не оставит священных обязанностей. Ибо есть предел и небесному терпению, и когда приидут ангелы Божие к вратам Содома сего и не найдут в стенах его ни единого праведника, воздастся каждому по делам его, и вопиет камень, и реки потекут вспять, и будет велик и неотвратим гнев Господень. И сдаётся мне, что без моего Дятла этому городу грозит попросту кануть в тартарары, а я не готов стать виновником катаклизма национальных масштабов.
* * *
Я в комнате один, Ирис нет – у неё экзамен, Тамагочи тоже куда-то запропастился. Заглянув поинтересоваться предварительными выводами и узнав об осложнениях, Стив предлагает помочь. Мы пересматриваем проблематичные случаи, и ситуация несколько проясняется. Удаётся выявить значительную группу, где карта частот имеет характерные искажения. Складывается впечатление, что опять что-то не так с настройками, хотя я предпринял все необходимые меры по предотвращению подобных казусов.
Продолжаем работать, временами непроизвольно переглядываясь, и призрак прежнего эксперимента практически зримо витает в комнате. В какой-то момент я замечаю, что Стив сидит, обхватив голову и уставившись в пол. Тормошу его, и он, выйдя из оцепенения, тусклым, совершенно не свойственным ему голосом озвучивает давно напрашивающийся вывод:
– Неужто снова…
– Похоже на то, – обречённо отзываюсь я.
– Вот Тим-то обрадуется, – помолчав, усмехается он. – Непременно запоёт о процессах и правильном планировании.
– Да уж… Кстати, а где его носит? Отгул без уведомления – как-то не вяжется.
Вопрос повисает в воздухе. Стив снова задумывается, а я погружаюсь в пучину самотерзания.
– Знаешь, – произносит он через некоторое время, – он и вчера был какой-то странный.
– Что значит «странный»? Тим всегда странный.
– Не-не, – хмыкает Стив, – реально странный, не в его стиле. Хотя, может, я и ошибаюсь…
– Что ты имеешь в виду?
Стив отнекивается, но потом рассказывает, что перед опытом застал Тамагочи за моим ноутбуком, и при его появлении Тим поспешил покинуть операционную.
– И что тут такого? – недоумеваю я. – Там бегут и его компоненты…
– Возможно… Хотя он и потом вёл себя подозрительно. Особенно в твоём присутствии.
– Неудивительно, что ему некомфортно в моём присутствии. Учитывая предысторию…
– Вот видишь! – встрепенулся Стив.
– Что вижу? Погоди, – до меня постепенно доходит, – не считаешь же ты…
– Подумай сам. Мы всё проверили, так?
– Так.
– С теперешними настройками таких результатов быть не могло, верно?
– Верно, верно, но…
– Ты калибровочные файлы не менял, не правил? Вспомни хорошенько.
– Конечно, нет. С чего бы?!
– О’кей, получается – во время опыта значения были другие, а потом поменялись обратно? Каким образом? Сами? По собственной воле?
– Ладно-ладно… То есть ты предполагаешь, что это он?
– А кто? Ариэль?!
Эти встречи, к нашему с Ирис неудовольствию, становились более частыми и продолжительными и вскоре претерпели качественное изменение. На одном из заседаний Джошуа заявил, что необходим представитель от работников фирмы для адаптации процессов к реалиям компании, и на эту ответственную должность как нельзя лучше подходит господин Тим Чи, чью кандидатуру уже одобрил отсутствующий ныне Харви. Ариэль устало кивнул, видимо, рассудив, что такой поворот снимет с него часть гнёта, связанного с общением с Джошем. И так, с заочного согласия директора и благословения Ариэля, их мезальянс был официально оформлен и перешёл в более тесную фазу.
Помимо этого, освоившись, Джошуа стал проявлять узурпаторские замашки, внедряясь в сферы, никак не связанные с его прямыми обязанностями. Едва мы свыклись с необходимостью ежедневно выслушивать его лекции, как он, выходя на очередной виток сумасбродства, развил активность на новых неожиданных фронтах, и реформы посыпались как из рога изобилия.
Преображение началось с нашей крохотной кухоньки. Ничем не примечательным утром я забрёл туда с невинной целью приготовления кофе и был ошарашен: на стенах не осталось ни клочка живого места – всё усеяли инструкции с подробными иллюстрациями. Мытьё рук – двенадцать пунктов, каждый из которых поражал нелепостью и долженствовал длиться в течение времени, необходимого, чтобы дважды пропеть Happy Birthday, а последний гласил: «Теперь ваши руки безопасны». Свод правил поведения и гигиены, в числе коих над микроволновкой красовалось: «Осторожно! После разогрева пища будет горячей». А в коридоре радовали глаз инструкция правильного чиханья и схема пользования уборной, которыми Джошуа не ограничился и потребовал сменить пресловутый гвоздь, велеречиво высказавшись в духе того, что это-де небезопасно, антисанитарно и возмутительно неэстетично.
Однако пылкие воззвания канули втуне и надлежащие меры приняты не были. И тогда он ушёл из офиса! Ох, как бы хотелось поставить на этом точку, но нет – он вернулся. И, вернувшись, притаранил аккуратненький крючочек с завитушками и собственноручно, хоть и несколько кривовато, приляпал его к дощечке.
Это было бы ещё ладно, но далее, под предлогом всё той же безопасности, он потребовал избавиться от удлинителей и тройников и в сопровождении Харви прошёл по комнатам, самолично производя изъятие. Покончив с конфискацией, эта парочка их куда-то запрятала. И тут, как и следовало ожидать, выяснилось, что нет достаточно розеток и большая часть приборов осталась без питания.
В результате целую неделю экстренно вызванная ремонтная бригада сверлила стены и демонтировала перегородки, а мы были вынуждены постоянно отключать нечто одно, чтобы включить другое. Ариэль, с болью в сердце наблюдавший вопиющую трату рабочего времени, со свойственной ему безудержностью установил объём мер, предпринимаемых по решению энергетического кризиса. Однако и Джошуа даром времени не терял, и по окончании строительства офис неузнаваемо преобразился: отовсюду хищно щерились стаи розеток, а где не было розеток, скопищами гнездились инструкции.
И всё же истинный венец, настоящий шедевр процессуального жанра, предстал пред нами чуть позже. После того как кутерьма с вынужденной реконструкцией была окончена, дражайший Джошуа как ни в чём не бывало открыл нам великую тайну. Оказалось, что если небезопасный объект, скажем, удлинитель, приличествующим образом оформить, составив соответствующий формуляр и объяснив в каждом конкретном случае, почему он необходим, то означенный объект переходит в иную категорию, становясь безопасным и допустимым к использованию.
Тут Ариэль поразил всех своим самообладанием. Я был уверен, что он удушит эту мразь прямо там же, в ходе очередного заседания, но он лишь побледнел, проскрежетал что-то невнятное и, пошатываясь, покинул помещение.
* * *
Ехать предстояло довольно далеко, впрочем, куда именно – я не знал. Позвонив, когда я мчался на работу, она протараторила, что ночью состоится Burning Man Decompression party, куда непременно стоит попасть, и спешно отключилась. Мне невдомёк, как должна выглядеть декомпрессионная вечеринка, но Зои была бескомпромиссна, а оставаться одному не хотелось. Кроме того, мне часто грезилось недавно пережитое, и казалось глупым отказываться от возможности встретиться с людьми, прошедшими тем же путём.
Всю дорогу Зои чатилась в фейсбуке, умудряясь при этом нестись, будто на гоночном симуляторе, агрессивно обгоняя попутные машины и всякий раз взвизгивая, узнав о том, что очередной знакомый отписался, подтверждая участие в предстоящем сабантуйчике. Я попытался завести разговор о своих похождениях на Burning Man, но каскадёрское управление автомобилем и мониторинг предвечериночного ажиотажа в Сети полностью оккупировали её внимание, и на мои разглагольствования ресурсов просто не оставалось.
По приезде она отхлебнула текилы из фляги на поясе, угостила меня и, нахлобучив перья, устремилась к импровизированному танцполу. Я прошвырнулся по территории мероприятия, повтыкал на поделки креативных неформалов, но особой приподнятости духа так и не ощутил. Место было выбрано отлично – стоило отойти от огней, и в лунном свете открывался живописный ландшафт, да и сам лагерь был обставлен искусно и колоритно и в чём-то действительно напоминал Burning Man. Но музыка была не в моём вкусе, а душевное состояние и общая атмосфера не соответствовали ни друг другу, ни моим ожиданиям. Волшебства, по которому я тосковал и втайне надеялся воссоздать, не происходило.
Я уже начинал подумывать, как бы слинять, что несколько осложнялось отсутствием машины, как вдруг из шумной ватаги вынырнул Ян – лесник из заповедника секвой, который впервые рассказал мне о Burning Man. Не видавшись с тех пор, как я перебрался в LA, и искренне обрадовавшись встрече, мы сошлись на том, что самое время сваливать. Ян предложил отправиться к нему в Санта-Круз, и я рассудил, что лучшего компаньона для завершения декомпрессии и не сыщешь.
* * *
Обменявшись впечатлениями, или, скорее, излив собственные, так как для Яна Burning Man давно стал органичной частью жизни, я приступил к тому, что часто приходило на ум в последнее время.
– Вот объясни, почему это происходит? – я приглушил музыку. – Как работает этот magic?
– Знаешь, я давно зарёкся задумываться на темы типа «отчего?» да «почему?». Я как бы наслаждаюсь самими ощущениями. Вот солнце светит – и светит. Или Индия… про индийскую магию все говорят, она общеизвестна… Как? Не знаю. И никто не знает, почему там чудеса и совпадения на каждом шагу. Непонятно. Исполнение желаний, всякие азиатские штуки – то же самое и Burning Man. Или, скажем, такая классическая история…
Он углубился в запутанный рассказ из серии восточных похождений, полный метафор и аллегорий, и сводившийся к тому, как всё неизъяснимо удивительно.
– Не, погоди, – спохватился я, когда, закончив первую историю, он плавно перешёл к следующей, – давай разберёмся.
– В чём разбираться? Это совершенно уникальная ситуация, где люди изначально приходят для того чтобы открыться друг другу всей душой. И когда встречаются существа, преисполненные чистой любви, возникает мощнейшая волна, поглощающая всех окружающих. Это – поле, создающееся духовным слиянием десятков тысяч людей. Даже если два чистых…
– Однако ж, такое не происходит на других больших пати?
– Почему? Может, и происходит, пусть не то, но нечто похожее. И вообще, Burning Man – это не пати. Там отсутствует элемент вечеринки. А на обычной пати очень просто попасться в ловушку вечериночности.
– О, вот, что это? Опиши мне.
– Burning Man – это не вечеринка.
– А что такое ловушка вечериночности? Попасться куда?
– На пати масса лишних раздражителей: алкоголь, музыка, танцы… Люди забывают, что достаточно просто открыться. Попадают на вечеринку и думают, что надо непременно выёживаться. Но, на самом деле, все хотят одного и того же – счастья и любви. Остальное побочно: музыка, выпивка – это ерунда. А любовь исконна и всегда присутствует в душе человека.
Собравшись с силами, встаю и выхожу на улицу. Надо пожрать. Мяса. Внутри тошно и мрачно, и ассоциативно вспоминается название «Black». Там оказывается вычурный дизайн – тяжёлые драпировки, густой полумрак, оттенённый янтарной подсветкой, и массивная мебель из морёного дуба.
Пока готовят заказ, бармен предлагает выпить с ним на пару. К нашему общему удивлению, я выбираю арак. Он нацеживает вязкую от кристалликов льда жидкость, и мы молча опрокидываем рюмки. Когда сидишь за стойкой один, нередко угощают за счёт заведения. Это продуманный коммерческий ход – фишка не в бесплатной выпивке, а в имитации личного участия. И хотя прекрасно всё понимаешь – это подкупает.
Мы выпиваем, и он наливает по второй, а потом и по третьей. Я возвращаюсь в офис спустя часа два. Помаявшись, прикидываю, какое титаническое волевое усилие надо предпринять, чтобы превратиться в амбициозного, целеустремлённого инженера, и нахожу это выше моих сил. Встаю, беру сумку и сваливаю, ни с кем не прощаясь. Выбираюсь из центра, снимаю комнату в придорожном мотеле и валюсь спать.
* * *
Всё продолжается как ни в чём ни бывало. Будто не было вчера ни моего позора, ни всеобщей истерии. Я копаюсь в алгоритме, Тамагочи пишет план, а Ирис пребывает на экзекуции у Ариэля. Из-за стены доносятся отголоски до боли знакомых интонаций в нарастающих тонах. «Это надолго», – решаю я и отправляюсь тестировать сенсоры в лаборатории.
Вернувшись, надеваю наушники, врубаю электронную музыку пободрее и берусь сверять калибровки. Мало-помалу я начинаю чувствовать, что что-то не так. Осматриваюсь. Внешне всё, как всегда. Тамагочи сколопендрой скрючился за компом, Ирис уставилась в монитор. Вроде, всё о’кей. Но нечто улавливается краем сознания, словно доигранная пластинка крутится впустую и игла царапает виниловую поверхность.
Я приглядываюсь к Ирис. В линзах её очков сменяются разноцветные блики экрана. Она некоторое время сидит без движения, затем жмёт на кнопку. Блики на мгновение пропадают, и калейдоскоп повторяется.
После нескольких циклов я догадываюсь, что она раз за разом перезагружает компьютер, ждёт, пока система загрузится, и снова делает рестарт.
– Ирис, – осторожно зову я.
Ноль эмоций.
– Ирис!
Выключает, включает и продолжает таращиться в ту же точку.
– Ирис, пойдём покурим… – легонько касаюсь её.
Она вздрагивает и смотрит на меня невидящим взглядом.
– Идём, – снова треплю её по плечу и убираю руку, – заодно прогуляемся.
Я делаю приглашающий жест, она некоторое время сидит без движения, потом нехотя встаёт и следует за мной. В лифте Ирис молчит, и я тоже не спешу заводить разговор.
Кроме нас, в комнате хлопочут ещё двое – раскладывают скальпели, зажимы, шприцы. Распахивается дверь, санитары ввозят тело, накрытое зелёными простынями и подсоединённое к машине жизнеобеспечения. Следом появляется целая толпа. Наскоро представляются. Врачи, ассистенты, медбратья. Их фамилии и должности моментально выветриваются из моей головы, запоминается только имя главного хирурга – Уолтер. Один из вошедших – анестезиолог. Можно подумать, здесь действительно кому-то понадобится наркоз. Эта деталь, царапнув сознание, на миг выбивает меня из ритма.
Ассистент откидывает простыню. Я мельком оглядываю туловище невысокого парня и механически отмечаю, что он сходного со мной телосложения. Волос на груди почти нет. На плече татуировка из переплетения зазубренных линий. Голова прикрыта отдельной в несколько раз сложенной тканью. Я, так же как он, когда-то подписал бумажку о том, что завещаю тело науке.
Хирург делает надрез, устанавливает фиксатор и вводит катетер. Начинается showtime, и посторонние мысли мгновенно улетучиваются. Тактовая частота происходящего возрастает до предела. Уолтер виртуозно, в два приёма доводит катетер до сердца. Пока он исполняет этот манёвр, все замирают, следя за картинкой на мониторе, дублирующем флюороскоп17.
– Мы там. Берём образцы? – бросает Уолтер.
– Да, – выдыхаем мы в один голос.
Ариэль нависает надо мной, заглядывая через плечо. На некоторое время я руковожу происходящим. Всё проделывается чётко и споро, будто пациент жив. Каждая секунда на вес золота. Что-то не ладится с калибровкой, и я прошу повторить первичные замеры. Хирург понимает нас с полуслова и ловко устанавливает катетер в нужной точке.
– Вы в своём уме?! – орёт Уолтер, оглянувшись, в паузе между манипуляциями. – Седьмая минута облучения пошла!
Мы кидаемся к халатам, наскоро натягиваем, помогая друг другу застегнуть их на спине. Напяливаем воротники. Халаты громоздкие – ниже колен, в них мгновенно становится жарко. Воротники жмут и, чтобы посмотреть в сторону, надо поворачиваться всем телом.
Мы проходим по типичным сценариям, и Ариэль настаивает на многократном повторении ключевых ситуаций. Вскоре наши требования даже мне начинают казаться чрезмерными. Спустя три часа все уже на пределе, но работа продолжается в прежнем темпе.
В кратких передышках, пока врачи реконструируют очередной клинический сценарий, ко мне возвращаются воспоминания. Я с тревогой жду, когда пациента будут усыплять. Это выражение меня коробит. Вроде как речь и не идёт об умерщвлении. Сегодня мой первый опыт на человеке, но я уже не раз участвовал в экспериментах на животных. Преимущественно на свиньях, так как анатомия и физиология их внутренних органов, и в частности сердца, сходны с человеческими. После опыта зверюшка могла бы жить дальше, но, как правило, необходимо сверить результаты с оригиналом. То есть вынуть сердце, разрезать и сравнить. Но даже в тех случаях, когда ничего извлекать не надо, зверей всё равно «усыпляют», иначе наше мероприятие граничило бы с издевательством над животными. И поэтому их убивают из якобы гуманных соображений, а на деле – чтобы не подпасть под соответствующую статью.
17 Флюороскоп – рентгеноскопический аппарат, обеспечивающий просвечивание в реальном времени.
– Ты, конечно, в курсе, что можно завещать своё тело науке.
– Угу… – мычу я с набитым ртом.
– Так вот, я уже давно зарегистрировал нас на такой опыт. И сегодня в начале встречи с инвесторами звонят из университетской больницы и сообщают, что есть рабочий материал. С близкими уже связались, формальности улажены.
Ариэль принимается живописать подробности аварии трейлера с легковушкой в провинциальном городке штата Юта.
– Голову разнесло напрочь. Прикинь, он влетел в него сбоку, между колёсами, крышу срезало подчистую! – азартно жестикулируя, Ариэль старается понаглядней изобразить, как машина врезается в днище грузовика. – А, ладно, не в том суть, представляешь, кроме этого никаких повреждений, грудная клетка цела!
– Ты считаешь, – я поморщился и отодвинул тарелку, – нам невероятно повезло? Возможно… Но на сегодняшний день мы не готовы даже к экспериментам на животных, и не факт, что будем готовы к сентябрю. А ты о человеке…
– Пойми, мы ждали больше года, и сегодня нам крупно повезло. Это не заформалиненный орган, в течение тридцати шести часов у нас живое тело. – Он отпивает воды и продолжает более размеренно: – Илья, чтобы выжить, нужно постоянно ублажать инвесторов. Демонстрировать прогресс. Хоть какой-то. Если удастся добыть результаты, получим дополнительные инвестиции – это опыты, аппаратура, консультанты, публикации да и наша зарплата, в конце концов. Такова суровая реальность. Хотим мы того или нет, приходится делать рискованные ставки в надежде на будущий успех. Только так. Иначе никакого будущего просто не будет.
– Ариэль, шанс действительно уникальный, и я даже не могу представить, каких усилий это тебе стоило, но мы провалим этот опыт. Про-ва-лим. Да какой там – мы не в состоянии даже начать! Ни один из компонентов алгоритма не окончен и не работает.
– Хорошо, – Ариэль побарабанил по столу, – давай сделаем только эквизишн. Прогоним сенсор по основным параметрам, возьмёшь замеры и всё. Потом спокойно обработаешь их офлайн.
– Ну… допустим. Но как ты себе это представляешь? Он же не пашет – этот ваш эквизишн, – усмехнулся я. – Вы его у меня отняли? Отняли. А сами дальше workplan-а не продвинулись. Или я ошибаюсь?
– Хм… – Ариэль нервно поскрёб подбородок. – Так, а старый? Был же старый эквизишн, что с ним?
– Да он ведь не подходит для новых сенсоров. Частоты не те.
– Эквизишн, эквизишн… – шеф нахмурился и вновь принялся барабанить. – Так, ясно… – он сплёл пальцы и уставился на них. – Илья, то, что я скажу – не распоряжение, не директива начальника, а моя личная просьба.
Он мельком взглянул на меня и продолжил:
– Давай попробуем. Доведём эквизишн до ума. По крайней мере частично. Я прервал встречу и примчался сюда. По пути переговорил с Харви, получил добро на незапланированные расходы. Всё оплачено. Ким из дома оформила…
– А они, в смысле инвесторы, в курсе, что тут у нас творится?
– Нет. Не в курсе. Никто не в курсе. Тут всё так, на всех уровнях. Чтобы добиться результатов – нужно финансирование, а финансирование можно выцарапать только продемонстрировав или, на худой конец, пообещав результаты, а без финансирования их не получить. И всё. Заколдованный круг. В общем, в сложившейся ситуации я по уши в дерьме.
Он снова посмотрел на пальцы, помолчал и добавил:
– Я помогу. Возьму на себя чёрную работу. Покажешь, как гонять тесты, тебе не придётся…
– Так, стоп, – я тоже постучал по столу и, поймав себя на подражательстве, отдёрнул руку. – Пойду покурю, попробую понять, насколько это вообще реально. Надо вспомнить, что там в каком состоянии.
Закурив с третьего раза, задержал дым в лёгких, осознавая, что уже загорелся авантюрной идеей. Я ощутил на лице вечерний летний ветер, полный неясных будоражащих запахов, сделал пару коротких затяжек и отшвырнул сигарету.
– О’кей, – я протянул руку. – Поехали.