Меня разыграли, как ребёнка. Пообещали показать настоящего Санта-Клауса, а заявился пьяный сосед в маске. Потому что в этом году его очередь дурачить детей из нашего дома.
И настал день истины. День, к которому я шёл долгие месяцы. Все усилия, надежды и старания, направленные к достижению цели, спрессованные в единую цепь событий, проносятся на немыслимой скорости, пока я взбегаю по лестнице, и меня выбрасывает из туннеля сознания так, что едва удаётся затормозить, чтобы не врезаться в офисную входную дверь.
Всё работает, местами даже лучше ожидаемого. По функциональности данный прототип является фактически конечным продуктом, и хоть сейчас можно отправляться демонстрировать наши достижения на конференции Американской ассоциации кардиологов с забавной аббревиатурой AHA26, не раз благоговейно упомянутой Ариком. А оттуда до победного конца – пусть не близко, зато по накатанной.
Технология есть, осталось провести серию клинических исследований, результаты которых вполне предсказуемы, накропать статьи в парочку респектабельных журналов, согласовать графический и внешний дизайн, составить проспекты и… и тому подобные прелести. Ох уж эта сладкая канитель в преддверии долгожданного успеха!
Но условленного часа ещё надо дождаться, а пока начинается Stand-Up Meeting, и затем лекция Джошуа. Stand-Up Meeting при ближайшем рассмотрении оказывается ежедневной четвертьчасовой планёркой, проводимой стоя, чтобы подчеркнуть её динамичность и оперативность. Мы собираемся в тесном коридоре и поочерёдно отчитываемся о продвижении за последние сутки. Выглядит это довольно комично: докладчик, балансируя лэптопом на задранном колене, силится второпях ввести толпящихся вокруг коллег в курс дела касательно состояния в своём сегменте. Абсурд в том, что изменения за день незначительны, и, чтобы разъяснить их суть, требуется входить в детали, на что катастрофически не хватает времени. По истечении двух минут говорящего прерывают и переходят к следующему, превращая Stand-Up Meetings в пёструю нарезку импровизаций на околомедицинские темы.
Отыграв роль в этой клоунаде, ловлю взгляд Стива, знаками показываю, что нам необходимо переговорить, и в перерыве тащу его на улицу поделиться тем, что тревожило в последние дни.
– Слушай, Стив, мы два идиота!
– Чрезвычайно ценное наблюдение. Ты для этого меня звал?
– Да нет же, я насчёт Тима.
– А-а… и что с ним? Мы ж всё уладили.
– В том-то и дело, уладить-то уладили, но в чём наше преимущество? Как можно что-либо доказать в случае чего?
– Да не парься, – он нетерпеливо переминается, хотя в преддверии мозгосушительной лекции, причина спешки не вполне понятна.
– Как не парься?! – не унимаюсь я. – Мы просто так его отпустили? Что у нас на руках? Устное признание? И что с того?!
– Вот ты о чём… Говорю же: не волнуйся, – Стив отступает к входу в здание. – Я записал разговор на диктофон.
– Скинь мне запись на мыло, – спохватившись, кричу я вслед.
– Да-да, разумеется.
26 AHA – American Heart Association.
После передряг с экспериментом воцарилось зыбкое затишье. Подошёл срок сдачи проекта. Составив отчёт, я усиленно работал, стремясь получше подготовиться к знаменательному событию. При соответствующих настройках, подавляющая часть данных уложилась в допустимый диапазон, что весьма обнадёживало, доказывая устойчивость и универсальность алгоритма, а неудачные случаи – отголоски саботажа, я списал на неминуемые погрешности, и в целом отчёт был принят вполне благосклонно.
Единственным примечательным событием оказался внеочередной бзик Ариэля. Уж не знаю, какие именно завихрения веяли в его дюжей башке, но как-то во время послеобеденного штиля, когда разомлевшие работники погружаются в безмятежное оцепенение, наш гигант мысли в каком-то припадке умопомрачения выскакивает из кабинета и принимается метаться по коридору.
– У меня нет жизни! – воет Ариэль, обхватив голову руками.
Преодолев в три-четыре прыжка небольшое прямоугольное пространство, он вскидывает руки к пенопластовым панелям фальшпотолка и неистово потрясает ими в воздухе.
– У меня нет жизни! – стенает он, кидаясь обратно.
Наблюдая за этими вокально-атлетическими упражнениями, я всякий раз опасливо отстраняюсь. Из-за дверей в испуге выглядывают лица сотрудников.
– Что это с шефом? – шепчет Ирис. – Утром застала его спящим, уткнувшись лбом в стол.
– Должно быть, издержки производства. Кстати, как там у тебя с дифференциальными уравнениями?
– Да… всё обошлось. Спасибо. Купили программу, начертили, решили. Ничего сверхъестественного.
Вслед за ним, влекомый вихрем, парит листопад инструкций по технике безопасности, опрометчиво подвернувшихся под горячую руку.
– У меня нет жизни! – надрывается Ариэль.
В этом вопле души, в этом отрицании жизни звучит не раскаяние опомнившегося, не ужас осознания, а бешеный азарт. Он упивается своим самопожертвованием. Я смотрю на происходящее, словно на собственное отражение. Ведь, подобно ему, умеренность никогда не была моей сильной стороной, а меж тем я иду по его стопам, просто ещё не забрался так далеко. И пока не поздно, надо что-то менять. Нельзя дать себе докатиться до такого состояния. При всём сочувствии, становиться Ариком номер два мне отнюдь не улыбается.
* * *
Единственный человек, действительно интересующийся нашим внутренним содержанием, – патологоанатом.
Встав затемно, я наскоро собрался и пустился в путь. Выбравшись на пронзающую мегаполис навесную трассу, включил радио – и салон взорвался нечеловечески бодрым голосом, зачитывающим утренние новости. Я сменил станцию, наткнулся на рекламу, потом на другую рекламу, потом на какую-то попсу и вновь спешно переключил.
– …По представлению древних славян, Понедельник, видите ли… – по-питерски редуцируя предударные гласные, уныло пережёвывал немолодой диктор, – являлся, так сказать, вполне реальной личностью.
На выходных было принято решение добираться в Сан-Хосе на машине. Ежедневные полёты плюс поездки в и из аэропорта отнимали часов по пять-шесть, и я стал всё чаще оставаться у друзей. План был таков: выезжать в понедельник рано утром, три дня ночевать в окрестностях Сан-Хосе и в четверг возвращаться обратно.
– В праздник Преображения, иначе Яблочный Спас, – беспощадно доносилось из динамиков, – Господь одаривает яблоками праведников, а грешникам, согласно языческой традиции, в преисподней яблоки раздаёт Понедельник. – Память присоединилась к линчу над моей психикой и любезно представила внутреннему взору сцену разлетающихся по кабинету Ариэлевых яблок раздора.
Очередное нажатие кнопки:
– Русское радио Южной Калифорнии ищет таланты! – врезался в эфир захлёбывающийся восторгом девичий визг. – Приглашаем вас принять участие в открытом конкурсе радиоведущих! Наше радио…
Остаток пути прошёл в тишине. Наткнувшись на меня, Ариэль забывает, куда направлялся, с порога тащит в кабинет и принимается втолковывать, какое колоссальное значение имеет текущий проект, какую судьбоносную роль он играет в развитии компании, и именно сейчас результаты нужны позарез, говорит он, рубанув ладонью по горлу. Начав издалека, шеф подбирается к теме эквизишн-кода, являющегося первым звеном, – довольно трудоёмким, но относительно простым и прямолинейным, в смысле разработки.
– Ты же понимаешь… – увещевает меня Ариэль, пока я гадаю, к чему ломается эта комедия. – Все лавры в любом случае достанутся тебе. Ты разрабатываешь основную и, что гораздо важнее, творческую концепцию. Эквизишн для тебя просто инструмент.
Пилюля, подаваемая под этим соусом, заключается в том, что, по «общему» мнению (то есть по мнению начальника), всем, и в первую очередь мне самому, будет куда как удобней передать эквизишн Тиму, освободив время для основной части проекта. По осведомлённости в деталях чувствуется, что Тамагочи изрядно потрудился, внушая Ариэлю эту светлую мысль. Судя по всему, предполагается, что мне это не понравится из амбициозных и собственнических соображений.
Сайт находится в бурной и непрекращающейся разработке.
Если что-то глючит, или не работает, или сделано неудобно, или вам не нравится – оставьте комментарий.
Приветствуются любые замечания.
Обратите внимание: некоторые компоненты коряво отображаются на старых версиях браузеров. Особенно на Explorer и на Safari. Рекомендуем по возможности использовать другие браузеры и/или новые версии для просмотра этого сайта.
Новая редакция
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |
| 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |
| 11 | 12 | 13 | 14 | 15 |
| 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |
| 21 | 22 | 23 |
Редакторы Евгений Фридлин, Татьяна Лаптёнок
Корректоры Ирина Цуркова, Татьяна Лаптёнок
Художественное оформление обложки по мотивам скульптуры Александра Милова, фестиваль Burning Man.
ISBN 978-5-9909643-6-5
© Ян Росс, 2016–2017, 2021
Роман «Челленджер» включен в список «Выбор Букмейта» на Bookmate (Букмейт).
– Хорошо, – произнёс он наконец. – Очень хорошо. Теперь поговорим о профессиональном опыте. И, пожалуйста, поподробнее.
Я сел на любимого конька и выдал несколько отточенных многочисленными собеседованиями «рекламных роликов» про свои проекты. Ультразвук, компьютерная томография, катетеры для кровеносных сосудов – в совокупности мой предыдущий опыт покрывал все инженерные аспекты данной фирмы, и я прекрасно понимал – это именно то, что ему нужно. Забыв про сжатые в пальцах бумажки, Ариэль всякий раз кивал в такт новым виткам повествования.
В начале интервью говорил он – рассказал о компании и об их инновационных технологиях, заключающихся в изобретённых им самим ультразвуковых сенсорах. Потом пошли расспросы, в ходе которых мне удалось сбить его с толку своим признанием и, во избежание неудобных тем, перейти к «рекламным роликам». Увлёкшись, он так и не задал ни одного технического вопроса. И сейчас, к вящему удовольствию переговаривающихся сторон, мы приближались к развязке. Почувствовав себя уверенно, я перевёл дух и осмотрелся…
В центре кабинета, занимая бОльшую часть пространства, громоздился стол, на котором в гордом одиночестве стоял стильный вогнутый монитор. За столом сидел высокий, мощный, стриженный почти наголо человек лет под сорок с выразительными чертами лица. Глубокие залысины придавали его лбу некую монументальность, подчёркнутую двумя резкими морщинами, восходящими от переносицы. Из-за тесноты и куцости обстановки Ариэль казался несуразно массивным. В его глазах читалась радость непризнанного мыслителя, нашедшего, наконец, брата по разуму.
…Взаимопонимание крепло с каждым новым удачным выражением, буквально переполняя помещение. Ещё немного – и оно грозило выплеснуться наружу, проламывая тонкие гипсовые перегородки. Пора было закругляться, и, сбавляя темп, я плавно переходил к заключительным кадрам, как вдруг Ариэль опомнился.
– Если всё было так здорово, почему же вы каждый раз увольнялись?
Вопрос был задан скорее для проформы, но я старался избегать этой темы, так как предыдущие компании неизменно покидал со скандалом. Поначалу я скрипя зубами терпел окружающее безобразие, но рано или поздно выкладывал очередному начальничку всё, что думал о нём и его организации, и с грохотом хлопал дверью. Мало того, последние три года я вообще нигде не работал.
Однако эти художества от предполагаемого работодателя стоило утаить. Тем более что ему, вероятно, ещё предстоит познакомиться с этой замечательной чертой моего характера.
– Дело в том, – насторожился я, оказавшись на тонком льду, – что на второй работе компания создала пару коммерчески успешных продуктов и, распустив научно-исследовательский отдел, переориентировалась на продажи.
В действительности всё обстояло несколько иначе. Преисполненный энтузиазма, я доделывал проект и надеялся на повышение. Мне импонировало словосочетание Chief Scientist1, особенно рядом с моей фамилией. Играя ключевую роль в разработке нового продукта, я имел договорённость с генеральным директором о присвоении желанной должности в случае успешного завершения. Но ближе к концу мне вежливо объяснили, что данную позицию должен занимать не талантливый двадцатисемилетний… мм… «юноша», а представительный мужчина лет сорока. В ответ я стал заявляться на работу не чаще раза в неделю, и то лишь после долгих просьб и уговоров. При этом фирма была вынуждена терпеть мои выходки почти год, пока не нашла нового специалиста.
1 Chief Scientist – руководитель научного отдела.
Главная цель красноречия – не дать говорить другим.
– Так, так… – пробормотал Ариэль, впиваясь в моё резюме. – Расскажите-ка теперь о себе.
– О’кей. Значит… у меня четыре высших образования. Законченных. И ещё два незаконченных. Мм… самолётостроение и космос, компьютеры, биомедицина, прикладная математика…
– Да-да, вижу, – он наигранно рассмеялся, блуждая взглядом по убористому тексту. – Ну хорошо, и для чего всё это понадобилось?
– Понимаете ли, учась в университете, я любил читать умные книжки, а когда захотел стать совсем умным, принялся за греческую философию. Совсем умным я так и не стал, зато вычитал красивое слово – «естествоиспытатель».
– Что? – оторвавшись от непролазных нагромождений напыщенных терминов, Ариэль в недоумении уставился на меня. – Естествоиспытатель?
– Да, сегодня каждая наука исследует какую-то отдельную сферу. А тогда – там, у них, в Древней Греции, – не было математиков, физиков, биологов… Все учёные были естествоиспытателями и изучали мир как единое целое.
– И что? Из-за этого вы десять лет метались по факультетам?
– В общем… да. Во-первых, я воспринимал науку как способ познания мира и хотел охватить все возможные стороны, – завладев вниманием, я продолжал развешивать лапшу на уши интервьюера. – Во-вторых, мне было интересно. И, в-третьих, это получилось очень естественно. Я занимался мультидисциплинарными проектами и соприкасался с различными технологиями.
Признаться, это была не полная картина. В своей похвальбе я опустил, с чего всё начиналось. Ввиду запутанных и несущественных для данного повествования обстоятельств, я случайно угодил на инженерный факультет вместо вожделенной архитектуры, о которой имел идиллические представления. Заканчивая школу, я считал себя довольно посредственным учеником. И тот факт, что меня взяли в Стэнфорд, да к тому же на самолётостроение, вселял непередаваемый ужас и уверенность в том, что эта очевидная ошибка вскоре позорно вскроется.
Я боялся точных наук как огня, и единственным спасением казалось, получив хорошие оценки, побыстрее сменить кафедру. Вдобавок в учёбе у меня сложилось конструктивное соревнование с тогдашним другом, о котором ещё упомяну позже. Эти два фактора вынудили перебороть страх и удачно закончить сессию, а там, уверившись в собственных силах, и остаться. Постепенно я обнаглел окончательно и возомнил, что море инженерии и науки мне по колено или, по меньшей мере, взял за правило высказываться в соответствующем тоне.
– Захватывающая история, – Ариэль плотоядно улыбнулся. – Но всё же не слишком? Шесть факультетов…
– Когда я чем-то увлекаюсь, – я развёл руками, – мне не всегда удаётся вовремя остановиться.
– И какие оценки получаются при таких метаниях? – продолжил он, не принимая шутки.
– Всё, что закончил, я закончил с отличием.
Помолчав, акцентируя заключительную фразу, я сделал следующее довольно рискованное признание:
– На деле это проще, чем кажется. Система не рассчитана на такие, как вы выражаетесь, «метания», и вместо того чтобы давать результат для каждого факультета отдельно, высчитывает среднюю оценку по всем когда-либо пройденным предметам. То есть, недурно защитив первый диплом, несложно иметь высокий балл и по второму, не говоря уж о третьем.
Интуиция подсказывала, что собеседник способен по достоинству оценить предлагаемый гамбит. Ариэль молчал, пристально рассматривая меня и будто что-то решая.
Я тебя ненавижу
За то, что ты можешь сама,
За то, что в твою картину
Входят чужие цвета.
За то, что твою улыбку
Вызвать может другой,
В то время, когда я тоже
Занят самим собой.
* * *
Я когда-то хотел…
Я когда-то боялся…
Я когда-то мечтал…
А потом я скитался…
Я искал, я копал,
Я ревел в исступлении,
Хаотично менял
Я любовь на умение…
Я ловил и ломал
На ходу, не оглядываясь,
Я корил и карал,
Самому себе радуясь…
И банально сбылось
ЗабытОе пророчество,
Я свободу искал,
А нашёл одиночество.
* * *
вдох, выдох
мир – это большой рынок
рыбок
молча, нежно, вежливо
подойди, приценись
не бойся
ройся
в словарях не найдёшь ответа
цифр – нету
ярлыки одного цвета
где-то
мне сказали настало лето
тонА – ретро, музыка ветра
верю
охотно верю
знаю
помню
понимаю – глупо
шансов – мало
я в курсе
в моих ресурсах
голод
и острая жажда
невежда
у меня ещё есть надежда
топит
гонит вперёд упрямо
жди…
авось…
хоть и кажется
шансов – мало.
* * *
она твердила – не пиши,
не посылай, не береди.
мы не подходим – ты права.
я тщетно подбирал слова.
и тщетно тешился другой,
не той – красивой, но чужой.
и ночи напролёт не спал,
и мало ел и часто врал.
я бредил, грезил, выл, скулил.
в себе себя собой сверлил.
а жизнь текла сама собой.
я был слепой, немой, глухой.
и нет конца, исхода нет.
из раза в раз один ответ.
мы не подходим – ты права.
и вновь – слова, слова, слова…
* * *
Нет-нет, да хочется мне вспять
Всё повернуть, тебя обнять
И одеяло отогнуть,
Тебя назад к себе вернуть…
И превратить опять всё в сон.
За краем чтобы горизонт
Граничил с миром всяких сфер,
Я был бы снова Люцифер…
А твой невидимый скафандр
Лежал бы в хламе, что за кадром.
* * *
поутру открылись чакры
сразу все
вплоть до последней
я клянусь, что непричастен
стало сразу
неудобно
перед всеми остальными
что же… впредь… теперь…
скрывать?
* * *
Опять собою упоенье
Опять безмолвные звонки
Движение твоей руки
Следы…
Стихов…
От капель на стекле
И ворохи остывших слов
В глухом углу
Средь битых черепков
Осколков снов
Святых коров
Ведомых на убой
Ох, как же сложно быть собой
С тобой, родная
Я с тобой
Себе противен
Глух и нем
И немощен
И обречЕн
Терзает плоть тоски металл
А я давным-давно не спал
Я ненавидел всё вокруг
Когда ушёл последний друг
Но и тогда я не прозрел
Я сжёг свой дом
А пепел – съел
И ринулся в напрасный бой
Очередной
С самим собой
И победил
В который раз…
Только… Зачем?!
Кого я спас?
* * *
эта до боли знакомая теория
эта хромая практика
тактика
диалектика
и
на тебе!
в моих ушах твоё имя
в моих глазах – образ
твой образ
дни и ночи
часы короче
секунды длиннее
мне ли?
счастье такое
мне ли?
в замках моих сумятица
жирафы бегут
слоны пятятся
катится
колесница
несётся, катится
мимо ратуши
флаги летят
трепещутся
шепчется имя
звонко в ушах
шепчется
слёзы радости рекой
по мостовой
улыбка младенца
квинтэссенция
не пойму
почему?
я тебя никому
кажется
только с тобой вертится
каждая секунда
окрашена, пропитана
тобой
твоим запахом
именем
голосом
смехом
обжигая, переливаясь
через края
заполняя долины
ущелья, пропасти
и моря
твои выпуклости
плоскости
и полости
будоражат образы
выходят из берегов реки
о! древние греки
вскипают океаны
дразня мои ветра и грозы
грёзы
журя мои бури
фурия
нету другого слова
бесстыдная фурия
мгновения искрятся
звенят
ликуют
и переливаются
утоляя
то, что давно голодает
урчит и бесится
милая
у меня есть для нас
лестница
на луну
воздушная лестница
из несказанных слов
из ярких летних зарниц
из криков перелётных птиц
из запахов апрельских цветов
из твоих и моих снов
